Их смущение, вероятно, заметил Кравчинский, потому что сразу же сказал:
— Перед вами небольшая группа нашего общества. Мы боремся за то, чтобы оно пополнялось и существовало в каждом городе. Пока что это удалось сделать в Петербурге, Москве, Киеве и Одессе. Петербургское, как самое большое и самое активное, является вашим центром. — Сергей умолк, внимательным взглядом окинул присутствующих и закончил: — Мы рассказали вам все, у общества нет тайн и от своих членов.
Вера и Софья поблагодарили, начали было заверять в своей решимости и неотступности, но Шишко прервал их.
— Не верили бы вам, — сказал, — не было бы этого разговора. Принцип единогласия у нас непременен. Обязателен.
В честь новичков Олимпиада предложила чай, однако девушки заторопились: им далеко добираться, а ранним утром надо на работу. Все же остались, наспех выпили по чашке чая и распрощались. Шишко и Морозов пошли их провожать. Возвратились часа через полтора и с весьма неприятной вестью: возле дома прохаживаются двое подозрительных, видимо, шпики. Они торчали на противоположной стороне улицы, когда Шишко и Морозов выходили с девушками, и сейчас толкутся на том же месте. Однако никого не тронули.
— Дела неважные, — проговорил Кравчинский. — Надо немедленно разойтись.
— Поздно ведь, — возразил Шишко. — Если бы они хотели накрыть нас сегодня, то сделали бы это раньше, когда все были в сборе.
— Расходиться и немедля, — с нескрываемым раздражением настаивал Кравчинский.
— На тебя это не похоже. Ты же всегда такой...
— Я могу быть каким угодно, если опасность касается только меня одного, — прервал Сергей товарища, — но сейчас — никаких пререканий. Расходиться — и все. — Он начал одеваться. — У кого есть безопасное место?
— Я знаю человека, который сможет нас принять, — сказал Морозов.
— Далеко? Кто этот человек?
— Возле Рязанского вокзала. Инженер Пичковский, брат того, о котором я уже говорил.
— Что ж, пойдем, Липа, — обратился Сергей к Олимпиаде, — в случае чего подайте сигнал: вот на этот подоконник поставьте вазон... А сейчас выходить поодиночке, — предупредил товарищей. — Соберемся за углом, на улице.
Впервые расходились торопливо, без горячих рукопожатий.
V
Типография Вильде и Мышкина помещалась на Тверском бульваре, в длинном, приземистом двухэтажном доме № 24. Государственный стенограф, солдатский сын Ипполит Никитович Мышкин вошел в компанию с собственником предприятия недавно, однако успел уже незаметно для компаньона наладить выпуск нелегальной литературы. Чтобы избежать каких-либо недоразумений с Вильде, человеком лояльным, далеким от их взглядов, Ипполит при распределении обязанностей уступил напарнику, согласившись оставить за собой книжный отдел, и теперь распоряжался в нем по своему усмотрению. За короткое время типография выпустила в свет сотни экземпляров написанных членами организации брошюр: «Сказка о четырех братьях», «Степан Разин», «Крестьянские выборы» и другие.
Кравчинский знал и высоко ценил Мышкина. Сергею импонировала самоотверженность, с которой тот брался за дело. И когда кое-кому не нравились резкие суждения Ипполита, его требовательность и порой нравоучения, в чем иные усматривали высокомерие и даже эгоизм, — он понимал Иппа и поддерживал его как человека действия, легко воспламеняющегося, нетерпимого к пустословию и демагогии.
Мышкин требовал немедленной перестройки революционной работы. Нужна партия! Одна, единая, общая для рабочих и крестьян, способная возглавить массы, повести их правильным путем.
Конечно, в его взглядах много неясностей, даже противоречий, но мнение Мышкина, в руках которого сосредоточено издательское дело всей организации, игнорировать невозможно.
Сергей торопился на Тверской бульвар, рассчитывая договориться с Ипполитом Никитовичем об издании нескольких брошюр, с которыми надо будет идти в народ. В их число входила и его «Мудрица Наумовна».
«Мудрица Наумовна» не сказка, не притча, скорее всего аллегорическое повествование о простом человеке, его жизни, о царстве будущего. Года полтора тому назад он прочел «Капитал», книгу немецкого социалиста Карла Маркса, изданную на русском языке. Книга увлекла, и Сергей начал вынашивать мечту о пересказе «Капитала», пересказе на свой манер, чтобы всем людям было понятно. Идею, мысль, заложенные в книге, он «покажет» на конкретных героях. Например, любовь меж людьми он назовет Любочкой, Любкой, разум — Наумом, а его дочку Мудрицей Наумовной, — это уже как итог, вытекающий из книги. Конечно, он все пояснит в присказке, раскроет созданный им мир аллегорий...