Вот так!
— Слышишь, Фанни? Они спрашивают, какую группу я буду представлять на конгрессе.
— Они же должны это знать.
— Что же я им напишу? Нет у меня группы. И не надо мне этого представительства.
— Не горячись, они и так тебя примут, без всякого представительства.
— Ну, это уж мое дело, — резко прервал жену. — Прости, пожалуйста.
Фанни нахмурилась, какое-то время молчала, наконец проговорила:
— Сергей, я знаю, тебе трудно, ты очень много работаешь... А я... как ярмо на твоей шее... Еще это проклятое безденежье...
— Вот скоро выйдет книга, и мы с тобой заживем! Тебе, видимо, надоело ежедневное переписывание моих скучных упражнений. Хочешь, поезжай куда-нибудь. Поедем вместе на конгресс.
— Тебе ехать небезопасно. Зайди к Энгельсу, посоветуйся.
— Посоветоваться, конечно, можно, даже нужно. Видимо, приглашение прислано не без ведома Фридриха Карловича. Да и виделись давно.
Энгельс встретил радостно. Степняк застал его в кабинете, за рукописями, в одной руке карандаш, в другой — лупа.
— Никак не разгадаю, — показал мелко и хаотично исписанную страничку.
Сергей Михайлович посмотрел, сразу узнал почерк Маркса.
— Хочется разобрать точно, — продолжал Энгельс, — но никак не выходит.
Летнее путешествие, отдых, видимо, влили в него свежие силы — Энгельс окреп, только голос остался глуховатым.
— Все еще третий том? — поинтересовался Сергей Михайлович, вспомнив, что и в прошлый раз, когда они встречались, Фридрих Карлович разбирал страницы (кто знает, какого уже) варианта третьего тома «Капитала».
— Все еще третий. Мавр оставил множество вариантов. И в каждом что-то новое, какой-то важный нюанс. Требуется сопоставление, выбор самого главного.
— Каторжная работа, — заметил Степняк.
— А выполнять ее должен. Это моя работа, дело моей жизни. Правда, того и другого — работы и жизни — осталось не так уж много, надо торопиться. К тому же мешают ежедневные хлопоты. Я никогда на них не жаловался, однако никуда не денешься, мешают.
— С вашей работоспособностью горы свернуть можно.
— Те-те-те, молодой человек! — замахал руками Энгельс. — Или вы забыли наш уговор?
— Молчу, молчу.
— Будете пить эль? — спросил вдруг Энгельс и налил из графина, стоявшего на маленьком столике. — Кстати, Сергей, вы получили приглашение на конгресс?
— Получил. По этому поводу и пришел к вам.
— А что? — насторожился Энгельс. — Не собираетесь ли сделать какое-то заявление? Сейчас это модно.
— За модой никогда не гонялся. За советом к вам пришел. Поль Лафарг, секретарь организационной комиссии, спрашивает, какую группу или партию я буду представлять на конгрессе. Вам известно, что я независимый, хотя и придерживаюсь близких к социалистам взглядов.
— Мистер Степняк, — медленным движением Энгельс отодвинул стакан с элем, — я давно хотел вам сказать: быть политиком и стоять вне политических партий — дело невозможное. Вы или обманываете сами себя, или играете в оригинальность. Я не верю в вашу независимость так же, как не верю в то, что вы можете стоять вне борьбы. Такие, как вы, рождены для баррикад, атак, для штурмов. И это вы знаете. Неизвестно только, зачем вам эта игра.
— Представьте себе, метр, никакой игры, — возразил Степняк. — «Народной воли», которую я когда-то лелеял, нет. Ее повесили, живьем замуровали в казематах, сослали на каторгу. В плехановской группе не вижу особенного преимущества над другими. Скажите, как мне поступить в таком случае?
— Искать, господин нигилист, — твердо ответил Энгельс. — Искать союзников. Иначе все ваше теоретизирование, все писания превратятся в схоластику, в мертворожденное.
Степняк отпил из стакана. Не впервые между ними ведутся такие разговоры, однако сегодня, заметил, Энгельс особенно резок.
— Вам, русским, надлежало бы не разъединяться, а искать единства. Что же получается? Вы — себе, князь Кропоткин никак не распрощается с анархизмом, Лавров готов всех и вся примирить... Надеюсь, вы понимаете, что это только на руку царизму, что он рад этому. Почему бы вам не объединиться с Плехановым? Вы же о нем самого высокого мнения. Да и он о вас думает очень хорошо. Даже статью об Успенском посвятил вам.
— Да, Плеханов единственный, кто, кажется, достоин продолжать наше дело. Мы с ним давние друзья. Но присоединиться к нему не могу.
— Не поделите славы?
Степняк отрицательно покачал головой.
— Знайте же, — решительно проговорил Энгельс, — Плеханов как теоретик подает большие надежды. Я прочитал его работы, вы должны гордиться им.
— Знаю, — спокойно, без тени недовольства, сказал Степняк. — Знаю и всячески поддерживаю. И думаю, что именно ему предстоит объединить наши рассеянные силы, представлять их на международном форуме.