— Какие вести из отечества? — спросил Степняк. — Вы к России поближе, вам лучше знать.
— Ничего отрадного, — сказал Плеханов. — Среди активно действующих социалистов в Петербурге выделилась было группа Дмитрия Благоева. Но и ее разгромили, а самого Благоева выслали в Болгарию. Вот вам и новость.
Вдали слышались гудки паровозов. Паранька, дремавшая возле камина, сонно вскидывалась, удивленными глазами смотрела на хозяина и, убедившись, что все хорошо, снова подремывала.
— А вы неплохо устроились, господа эмигранты, — полушутя заметил Аксельрод. — Особнячок, садик... Очень даже неплохо.
— Теперь хоть на что-то похоже, — сказала Фанни Марковна. — А когда вселялись сюда, особнячок этот был развалюшкой.
— Все мои гонорары здесь, — добавил Степняк. — Плюс вот эти руки, — показал большие огрубелые ладони. — Пригодилось и плотничество, и слесарничество, и сапожничество. Правду говорят: учись — на старости как находка будет...
Фанни Марковна прибирала со стола.
— Эх, мы, казаки, бутылку шампанского не осилили, — сказал Сергей Михайлович.
— Помните, как собирались у Малиновской? — спросил вдруг Плеханов. — Миска огурцов, буханка хлеба...
— Бывало, кто-то и вино приносил, — добавил Сергей Михайлович. — Счастливая юность! Сколько нас было! А ныне — одних уже нет...
— А те, что есть, разбрелись, — сказал Плеханов. — Кто анархизму молится, кто лекциями или уроками пробавляется... Все дальше от борьбы, от политики...
— Так и живем, — вздохнул Аксельрод.
— Во все времена, в больших и малых делах, одни шли впереди, другие отставали, случались и попутчики, — сказал Степняк. — Такова закономерность.
— И все же досадно, — заметил Плеханов, — нас здесь горстка, кучка малая, а мы все еще колеблемся, не можем поладить. Давно назрела необходимость объединиться.
— Верно, Жорж, но на какой основе? — спросил Сергей.
— На марксистской. Это единственная основа. Теория Маркса вывела нас из лабиринта противоречий, в которых билась наша мысль под влиянием Бакунина.
— Всем вам Бакунин в зубах навяз.
— Потому и навяз, Сергей. И Лавров, и Кропоткин, и другие до сих пор не вылущат его из себя.
— Бакунин — утренняя заря русской революции.
— К сожалению, Сергей, свет этой зари многих ослепил. И хотите вы этого или нет, а бакунинский анархизм до сих пор выпирает из всех ваших писаний. Ваши портреты и статьи — не что иное, как оды террору и террористам.
— Договорились, — отозвался Аксельрод. — И стоило ехать в такую даль, чтобы портить друг другу нервы.
— Ничего, Павел, — спокойно ответил Степняк, — чему быть, того не миновать.
— Простите, — извинялся Плеханов, — я не считаю обидой, когда друзья говорят один другому правду.
— Согласен, — поддержал его Степняк и улыбнулся, — тем более что мне, как хозяину, не к лицу дразнить гостей... Но, дорогой Жорж, — возвратился Сергей к предыдущей теме, — я описываю реальных людей, реальные факты, наконец, то, что дорого всем нам.
— И основанное опять же на ошибочной теории фанатизма, веры в прирожденную революционность масс.
— На примере Перовской и Желябова молодое поколение будет учиться революции, — стоял на своем Степняк.
— А точнее сказать — террору. Мы должны дать молодому поколению не бомбу и кинжал, а революционную идею, которая своим внутренним содержанием равна динамиту. Вот смысл нынешней нашей работы. И чем скорее, Сергей, революционное движение избавится от псевдонародничества и вооружится марксизмом, тем лучше. Мы многое потеряли, не утруждая себя пониманием и практическим усвоением теории великого учителя пролетариев всех стран.
— Считайте, что вы убедили меня, дорогой Жорж. Мы еще к этому вопросу вернемся. А сейчас, дорогие друзья, пора отдыхать, время позднее.
— Как знаете, Сергей, — сказал Плеханов. — Мы люди свои. Горькая правда лучше сладкой лжи.
— Будем отдыхать, — повторил Сергей Михайлович, — утро вечера мудренее.
Неделя выдалась хлопотной. Не дожидаясь выхода «Карьеры нигилиста», Степняк начал небольшую повесть «Домик на Волге», сюжет которой давно волновал его. Кроме этого вместе с мисс Буль еще раз перечитывал верстку романа. Лилли оказалась хорошим знатоком языка, превосходным стилистом. Сергей Михайлович восхищался ее способностями.
— В колледже я любила писать сочинения на вольную тему, — говорила Лилли. — И всегда имела самый высший балл.
— А мне, знаете, шифрованные письма в самом начале нашей деятельности помогли вступить на писательский путь, — говорил в шутку Степняк.