— А чего стоят его слова: «Быть или не быть?», «Дотлевай, окурок!..». А я тлеть не хочу, жизнь не тление, — упорствовал Шоу, — жизнь — огонь, факел.
— Но, — возразил Плеханов, — это же говорит не Шекспир, а герои его драмы.
— Все равно, герои — рупоры автора.
Высокий, невероятно худой, подвижный, с большими оттопыренными ушами на стриженной ежиком рыжей голове и с широко раздутыми ноздрями, он был похож на Мефистофеля из какого-то провинциального театра.
— Жалею, что не приходилось читать ваших пьес, мистер Шоу, — сказал Плеханов. — Не то мы бы с вами еще и не так поспорили. Уверен, что поймал бы вас на том же самом, за что вы критикуете Шекспира.
— А его, кстати, в этом и упрекают, — добавил Степняк. — Помните, Бернард, что писал о вашем «Втором острове Джона Буля»?
— Наивные люди! — воскликнул Шоу. — Они считают, что мои обвинения имеют обратную силу. — В этих словах были и упорство, и уверенность в себе, и легкая ирония: мол, все грешны, но мое преимущество в том, что нападаю я.
Начиналось следующее действие, всем надлежало занять свои места. Во время спектакля Шоу был таким же непоседой, бурно реагировал на игру актеров, обращался к соседям. Казалось, что он является участником всего происходящего на сцене и только по воле постановщика должен был сидеть здесь, среди зрителей, сдерживая или возбуждая их чувства.
— Ибсен — великий талант, — говорил он после того, как опустился занавес. — Он единственный, кто правильно решает острейшие проблемы современности, бьет по лживости и лицемерию нашего общества.
Однако было уже довольно поздно, и в дискуссию Бернард Шоу никого не сумел втянуть. Вскоре они разошлись по домам.
Рано утром пошли на Хайгейтское кладбище. Стояла хорошая погода, хотя время уже близилось к осени, но людей в городе было мало. Старенький, скрипучий омнибус довез их до входа на кладбище.
— Ну и тесно же здесь! — удивился Аксельрод. — Живет на земле человек в тесноте, и после смерти ему не просторнее.
Сергей прошел с гостями к могиле Маркса. Небольшой прямоугольник с низеньким бордюрчиком, мраморная доска с надписью... В ногах почившего ваза с цветами...
— И это все, — то ли подтвердила, то ли спросила Лилли. — Все, что осталось от великого человека.
Они стояли, склонив головы, в густом окружении памятников, крестов, стелл, молча смотрели на дорогую им могилу, где вечным сном почил человек, которого никто из них никогда не видел, но который был для них всем — отцом, учителем, другом.
Когда-то, лет двадцать тому назад, они впервые узнали о Марксе, приобщились к его великой идее и с тех пор не расставались с нею, изучали ее, пропагандировали, старались донести ее суть до сознания народа.
— Здесь лежит плоть, дорогая Лилли, — сказал Сергей Михайлович, — которая уже, конечно, сама по себе есть ничто. Вы говорите — все, но это далеко не все. После смерти человека остаются его деяния. Истина прописная, а применительно к Марксу исключительная. То, что он сделал, под силу только титану.
Плеханов слегка сжал его локоть — в знак поддержки, одобрения. Сергей Михайлович едва кивнул в ответ.
— Простите, я не это хотела сказать, — смутилась Лилли. — Вы меня не так поняли. Я вполне понимаю, что великие люди бессмертны, но я лишь удивляюсь тому, что они уходят из жизни точно так же, как все смертные...
— Тем-то они и велики, дорогая Лилли, что живут обычной человеческой жизнью, а творят на века, — сказал Плеханов.
— Говорят, что его побратим Фридрих Энгельс вот уже много лет разбирает архив Маркса, — отозвалась Лилли.
— Вам, Лилли, надо обязательно побывать у Энгельса, — промолвила Фанни Марковна.
— С радостью! — воскликнула девушка. — Надеюсь, мы пойдем вместе?
— Обязательно, — твердо пообещала Фанни.
Около получаса пробыли они у могилы Маркса. Этого было вполне достаточно, чтобы мысли их пронеслись через все взлеты и неудачи, которые испытал каждый, исповедуя идеи великого учителя.
По дороге домой Степняк пригласил всех в харчевню Джека Строу («Здесь Мавр любил посидеть с друзьями»), после чего, пешком спустившись с Хайгейтских холмов, уже через час были на Мейтленд‑парк род.
— Представьте себе, — сказал Сергей, — здесь ходил Маркс. По этой улице, по этому тротуару. Дышал этим воздухом.
— И мечтал о возвращении на родину, — добавил Плеханов.
— Судьба эмигранта... По этой улице шли к нему его друзья со всех сторон света. И наши — Герман Лопатин, Лавров...
— Улица прославленных, — сказал Аксельрод, задумчиво глядя в перспективу Мейтленд‑парк род.