— Это вам, Сергей Михайлович, — протянул Степняку листок. — На память.
— Поглядите-ка! Да вы, Бернард, настоящий художник! — восторженно проговорил Сергей Михайлович. — Вот чего не знал... Спасибо.
— Да, основные черты схвачены точно, — сказала Лилли, взглянув на рисунок.
— Мистер Шоу, — обратился Волховский, — может, вы возьметесь оформлять наш журнал?
— Уже и заказы посыпались, — смеялся Шоу. — Дайте возможность сперва зацепиться за что-либо одно.
— Жаль. Художник нам сейчас очень нужен. А ваше имя украсило бы издание, — серьезно проговорил Волховский.
— Моим именем, дорогой Феликс, скоро начнут детей пугать, — ответил ему в том же тоне Бернард.
— Это почему же?
— Такова судьба всех театральных критиков, — развел руками Шоу. — Артист играет на сцене, а наш брат — на бумаге. Чем виртуознее игра, тем заметнее, занятнее для публики. И так — к клоунаде.
— Это вы уже преувеличиваете, мистер Шоу, — отозвался Уэллс.
— Возможно, Герберт, вполне возможно. Но иначе, пожалуй, ты бы и не обратил на меня внимания.
Вестолл и Степняк отошли в сторонку. Полгода и даже более они не виделись — Вильям снова побывал в Швейцарии, привез некоторые вести.
— Плеханову, видимо, придется оставить Женеву, — рассказывал он. — Швейцарское правительство все же поддалось давлению русских властей, недовольных деятельностью группы «Освобождение труда».
— Этого следовало ожидать, — сказал Степняк. — Надо будет подготовить для них место здесь. Хорошее дело начали они этим журналом.
— А знаете ли, мистер Степняк, — продолжал Вестолл, — ваше влияние оказалось благотворным. Я все более обращаюсь к русской литературе. Она кажется мне сейчас самой правдивой. Недавно читал Короленко — вашего земляка из Малороссии. Какая глубина!.. Я захватил с собою один из его рассказов — «Слепой музыкант». Сильная вещь! Чрезвычайно сильная! Так может писать только большой художник.
— Принесите, пожалуйста, я хочу прочесть, — попросил Сергей Михайлович. — Мне ничего из его рассказов не попадалось.
— Непременно принесу. И буду просить у вас помощи в переводе. Такие произведения должны быть известны повсюду.
— С огромной радостью, дорогой друг, — ответил Степняк. — Мы здесь создадим целый переводческий цех. Вы, Лилли, господин Эвелинг с женой... В первую очередь пустим Щедрина и Гаршина. И Успенского... Лилли даже Шевченко хочет представить английской публике...
— Рассчитывайте на мою полную поддержку, — сказал Вестолл.
Марк Твен (Сэмюэль Клеменс) — Степняку (в ответ на просьбу написать что-либо для журнала):
«Я весь с вами, «Фри Рашен», — об этом нечего и говорить. Но вы должны набраться терпения с таким медлительным и тяжелым на подъем человеком, как я. Могут пройти месяцы, прежде чем мне удастся написать для вас статью, но будьте уверены, я не выкину это дело из головы и из сердца ни на минуту.
Искренне ваш С.‑Л. Клеменс».
Джордж Кеннан писал, что в Америке ждут его, Степняка, и просил не откладывать поездки. Вместе с тем он извещал: к ним прибыл Шишко, которому удалось бежать из Сибири, и вскоре, точнее, в первых числах октября, он прибудет в Лондон.
— Вот, — радовался известию Степняк, — еще один гвардеец! Если так пойдет, то вскоре соберемся здесь большой компанией.
— Было бы прекрасно! — откликался Волховский.
— Кроме журнала организуем еще фонд вольной прессы, наладим пересылку литературы. Развернем дело так, что власти в Петербурге волосы на себе будут рвать. Я давно мечтаю возродить дело Герцена.
— Тебе есть чем гордиться. Твои книги, статьи привлекли столько сторонников, что никакими другими методами их не собрал бы.
— Но этого мало, Феликс, мы должны донести свою мысль, свою идею до каждого человека. Меня сейчас волнует Америка. Сумеют ли там наладить выпуск газеты?
— Там Кеннан, Гольденберг — люди опытные, — успокаивал его Волховский.
— На них и надежда. Надо скорее туда ехать. На месте виднее.
...Погода в начале октября, когда должен был приехать Шишко, оказалась удивительно хорошей. В скверах доцветали поздние цветы, деревья покрылись багрянцем, по вечерам на улицах по-прежнему толпился люд. Лишь Темза, особенно утренней порой, подолгу клубилась туманами, сверкала неприветливой, холодной зыбью.