Степняк посмеивался над собственной сентиментальностью. «Отдохнуть бы, — приходил он в минуты подобных размышлений к одному и тому же выводу. — Может быть, стоит поехать на конгресс?.. Впрочем, там и без меня хватит ораторов». Каждому свое. Он рад своей «Подпольной России», «Карьере нигилиста»... Рад, что со страниц его книг пошли в большую жизнь Перовская, Желябов, Осинский, Лизогуб... Что он своим творчеством заклеймил самовластье, кривду и раболепство...
Вчерне закончен «Домик на Волге» — повесть, которую, в отличие от других, написал по-русски. Немцы спорят за право перевода «Нигилиста». Хезба Стреттон, известная романистка, предложила вместе писать о штундистах, ее возмущает гонение на этих людей в России... Наморочился он с ними еще во времена хождения в народ! Своеобразные люди! Фантастические... И он уже пишет о них. Понадобится ему соавтор или нет, будет видно позднее... Драгоманов, спасибо ему, помогает советами, консультациями, письмами...
Это будет история, трагическая история молодого украинского парня Павла Руденко, вовлеченного в секту, фанатично преданного ей.
Роман, по сути, уже готов, пишется по ночам. Ночами сюда, на окраину далекого Лондона, прилетают полынные ветры с Украины, приносят с собою запахи земли, тихий говор людей, поскрипывания крестьянских возов, журавлей над колодцами. В эти часы Сергею слышатся шум толпы, жандармская ругань, свист плетей и звон кандалов...
Он напишет эту книгу. Будут ли два автора или один — какое это имеет значение?
Главное — раскрыть еще одну страницу зловещей истории царизма... Итак — прочь усталость! Прочь сантименты! Работа, работа, работа...
Приехал Короленко. Сколько до сих пор было о нем разговоров, сколько они потрудились над переводами его произведении — и вот... Без предупреждения — тихо, спокойно, словно он давно знает этих людей, этот дом...
По случаю приезда гостя пришли Эвелинг, Кропоткин, Бернс, Чайковский, Пиз, Шоу, Волховский, Моррис, Безант и еще и еще — давно не собиралось такое общество.
Из новых знакомых — в последнее время число их возросло — пришел Максим Ковалевский. Могучий, с крупными чертами лица, он напоминал Степняку Бакунина. Уволенный несколько лет назад из Московского университета за прогрессивные взгляды, Максим Максимович читал историю в ряде учебных заведений Европы и Америки. Был знаком с Марксом, который ценил его труды, дружил с Энгельсом.
— Не беспокойтесь, мистер Степняк, — послышался голос Бернарда Шоу, — гости народ находчивый, они себе место обеспечат. — Эти слова он произнес, сидя на подоконнике, закрыв собою весь просвет окна и окидывая лукавым взглядом комнату.
— Вы, мистер Шоу, — таким же невозмутимо шутливым тоном отвечала ему Анни Безант, — половину своего роста могли бы оставить и во дворе.
— Какую именно — вот в чем проблема, — не унимался Шоу. — Между прочим, миссис Безант, чтобы выступать перед аудиторией, не обязательно находиться в аудитории — у вас прекрасный голос.
Шутки, смех, веселье.
Короленко рассказывал многим хорошо знакомую, впечатляющую историю своей жизни. Учеба, увлечение народничеством, арест и ссылка, тайный надзор...
Сергей Михайлович смотрел на крепкую фигуру гостя, любовался мужественным его обликом, пытливым и будто немного удивленным взглядом и чувствовал, как в сердце вселяется гордость, как наполняется оно трепетным желанием низко поклониться ему в знак благодарности за поддержку, единомыслие, за все сделанное им во имя людей.
Владимир Галактионович говорит кратко, немногословно, что вызвало замечание Эвелинга.
— В своих произведениях вы намного красноречивее, мистер Короленко, — сказал он.
— В них не нужно рассказывать о себе, — извинялся Короленко.
— А мы здесь попотели над вашим «Слепым музыкантом», пока наконец удалось его перевести, — добавил Эвелинг.
— Благодарю сердечно, мне писали об этом, — ответил Короленко.
— Мистер Короленко, — вмешался в разговор Бернс, — вы сидели в тюрьме, были в ссылке — не приходило ли к вам чувство раскаяния?
Гость прищурил глаза, в его голосе почувствовалась легкая досада.
— Раскаяние — нет, юный друг, — сказал он сухо. — Если и задумывался над своей судьбой, то сожалел лишь, что мизерно мало успел сделать. Не считаю себя революционером, каковым является, к примеру, наш друг Степняк, — каторжане рассказывают о вас легенды, Сергей Михайлович, — да, но если бы мне пришлось начинать свою жизнь заново, я начал бы ее совершенно иначе.