— Никаких курьезов, господин Брандес, — успокоил его Степняк. — Мы с вами ведем откровенный разговор. Кто знает, придется ли нам когда-либо встретиться еще раз, пусть же наша беседа останется между нами. По крайней мере пока мы живы.
Прощались поздним вечером... Брандес просил извинения за долгое сидение, целовал Фанни Марковне руку. Из дому они вышли вместе. Сергей Михайлович проводил гостя до железнодорожной станции.
— Вам совсем близко до железной дороги, — заметил Брандес. — Удобно.
— Удобно, только не днем, когда частое движение поездов, — ответил Степняк. — Иногда, бывает, торопишься на ту сторону — там живет мой друг, Волховский, — а поезда идут один за другим...
На перроне было безлюдно, поезд ожидался не скоро, и они прохаживались. Сергей Михайлович рассказывал, как довелось ему мытарствовать, пока они не поселились здесь, в этом особняке, как он собственными руками ремонтировал дом.
— Не приходилось мне быть эмигрантом, — проговорил Брандес. — Видимо, приятно после всех переживаний чувствовать себя в безопасности, знать, что за тобой по пятам не ходят шпики.
— Приятно, — сказал Сергей Михайлович. — Но чего бы я не отдал за глоток родного воздуха!
Правление «Фонда...» собиралось утром в понедельник, 23 декабря, у Волховского. Надо было немедленно решить вопрос отправки литературы в отечество. Кроме того, и это главное, предстояло обсудить вопрос об издании новой газеты.
Сергей Михайлович наспех выпил кофе, начал одеваться.
— Позавтракал бы, — сказала Фанни Марковна.
— Потом, Фаничка, потом, — отмахнулся он.
— Знаю я твое потом, — упрекала она. — Как пойдешь, то, считай, на целый день.
— Сегодня мы быстро справимся, — уверял ее Сергей. — Приготовь что-нибудь, может, с кем-либо из товарищей зайдем.
Поцеловал ее и торопливо вышел.
Утро выдалось холодным, ветреным. Сергей Михайлович поднял воротник пальто, поеживался. «Лучше всего, если поедет Лилли, — размышлял. — Женщина, меньше подозрения. Доберется до Львова, там свяжется с Павликом, а через него... Чертовщина! Снова этот товарный состав...»
На колее, которую нужно было перейти, стоял длинный, готовившийся к отправлению товарный поезд. Ждать, пока он отойдет, — потерять добрый десяток минут. А товарищи уже наверняка собрались...
Степняк постоял, с досадой поглядел на паровоз и решил не терять времени. Не впервой! Пройти одну колею, вторую... а там, за поворотом, тропинка... Прямехонько к дому Волховского. Сколько раз он сокращал таким образом дорогу!.. «Да, Павлик найдет выход, у него много надежных людей. И Лилли согласна. Заодно и отдохнет в дороге... Поехать бы самому!..»
Обошел состав. Ну вот, еще немного... Товарищи уже ждут. С Эдуардом не виделись, а надо, обязательно надо поговорить. Вот и поворот, еще одна колея и...
Машинист маневрового локомотива слишком поздно заметил в клубах пара человеческую фигуру. Неистово завизжали тормоза, но сбавить скорость не удалось, стальная масса всей своей силой неудержимо летела вперед...
Через несколько дней гроб с телом Степняка стоял в том же помещении вокзала «Ватерлоо», откуда так недавно провожал он в последний путь Фридриха Энгельса. На холодном цинке мерзли скупые зимние цветы, а мимо гроба, мимо него, русского революционера, так любившего жизнь и презиравшего смерть, протягивавшего сильную, натруженную руку пролетариям всех стран, шли и шли сотни, тысячи трудящихся Англии.
В притихшем зале звучали скорбные речи. Тайно тешился враг. А среди людей трудовой России росло, множилось, гремело гневное его СЛОВО — призыв к Свободе, Справедливости, Правде.
Заканчивался трагический 1895-й…