Его отречение, а еще больше весь его вид, этот ночной разговор действовали удручающе. Предчувствие чего-то страшного, непоправимого сковывало их беседу, их поведение. Окно дохнуло ночной свежестью, где-то в саду прокричала сова. От этого стало еще тоскливее, еще безрадостнее. Бакунин вдруг захрапел, голова его безвольно сползла с подушечки, весь он — в огромных своих сапогах, панталонах — застыл на постели, стал сразу будто не самим собою, не могучим Бунтовщиком, а обыкновенным старцем.
VII
В Женеву прибыли ранней осенью, как перелетные журавли, оборванные, голодные, усталые.
— Когда-то здесь у меня было пристанище, — сказал Росс, — но сейчас идти туда не очень хочется. Пошли на Терасьерку.
— Мне все равно, — ответил Кравчинский. — Там, кажется, гостиница...
— Дю-Нор?
— Да, да, Дю-Нор.
— Это единственное место, где наш брат может остановиться, во всех других нам не по карману.
Они пересекли площадь и очутились на мосту, соединявшем берега реки, вытекавшей из Женевского озера. Сергей невольно остановился: прямо перед ними, словно нависая над городом, поднималась гора. Широкая тень от нее падала на прибрежные воды, но дальше они яснели, переливались, играли голубизной, покачивая десятки легких, как чайки, лодок. Справа от них, посреди реки, в быстротечных ее волнах, виднелся островок.
— Обрати внимание, — кивнул Арман, — островок Руссо. Говорят, здесь великий философ часами просиживал в одиночестве.
— Изумительно красивое место, — сказал Сергей.
Гостиница находилась за мостом.
— Господа надолго? — спросил прибывших широколицый, с массивными очками на переносице хозяин.
— Месье Клеменц остановился здесь? — вместо ответа поинтересовался Кравчинский. Из письма, полученного им еще в Белграде, он знал о намерении Дмитрия переехать в Женеву.
Не успел хозяин просмотреть и нескольких страничек журнала регистрации приезжих, как на ступеньках послышались шаги, а еще через минуту друзья очутились в объятиях Клеменца.
— Дьяволы! — обрадованно обнимал обоих Дмитрий. — Почему же не написали?
— Кому и куда?
— Да хотя бы сюда. Мы бы знали, когда...
— Если бы мы сами знали, — сказал Росс.
— Ну ладно, ладно, — сказал Клеменц. — Устраивайтесь да пойдем завтракать. Вы же небось голоднющие.
Они сняли дешевенький номер, наскоро умылись, снова собрались вместе.
— Чем ты здесь занимаешься, Дмитрий? — спрашивал Кравчинский. — Не лекции ли какого-нибудь профессора слушаешь?
— Не только, — рассмеялся Клеменц. — Журнал лепим. Несколько номеров уже подготовлено.
— Интересно, — оживился Кравчинский.
— Увидите.
Они вышли на улицу, не очень чистую, с давними выбоинами на тротуарах.
— Зайдем в кафе, — предложил Клеменц.
— Если угостишь, — заметил Росс, — потому что у нас с Сергеем в карманах ветер гуляет.
— Разумеется, — засмеялся Клеменц.
Пройдя несколько кварталов, зашли в небольшой ресторан, над входом которого золотилась надпись: «Кафе Грессо». В глубине просторного, уставленного столиками зала виднелась открытая дверь в меньший зал или, вернее, комнату, в которой за столиком в уголке сидел склонившийся над кружкой пива мужчина.
— Мы немного запоздали, — сказал Дмитрий, — все уже позавтракали.
Мужчина, сидевший в углу, обернулся, поднял кружку.
— Салют, бульдожка!
— Уже нализался? — мимоходом бросил Клеменц, нисколько не обидевшись на такой бесцеремонный оклик. — Шел бы лучше спать.
— Спать, спать! — прогугнявил пьяный. — Все посылают спать. А сколько человек может спать, а?
— Оставь нас, — попытался урезонить его Клеменц.
— Это кто же? — спросил Кравчинский.
— Лисовский, поляк. Способный человек, пишущий, но видишь... И так ежедневно. Ностальгия.
— Ты не хочешь со мной разговаривать, бульдожка? — не отвязывался пьяный. — Напрасно. Вы еще увидите... — Он допил пиво, рукавом вытер губы. — Хорошо, не буду вам надоедать. Но дай взаймы... слышишь, займи два франка. Ты хороший человек, бульдожка, и мною не пренебрегай. Я еще...
Дмитрий достал несколько франков, молча положил их на край столика. Лисовский схватил деньги, зажал в кулаке и, пьяно вихляя, начал благодарить: