— Чем же он интересовался в беседе с вами?
— Всем. От политических событий в империи до рыночных цен. Это всеобъемлющий интеллект. Удивительно, как он успевает все охватить. Кажется, нет такой проблемы, такой стороны общественной жизни, куда бы не проник он лучом своего ума. А как высоко ценит Чернышевского! Называет его мыслителем оригинальным и сильным. И знаете, к какому я пришел выводу? Только Чернышевский с его авторитетом, знаниями и богатым политическим опытом, только он сумел бы объединить наши распыленные силы, положить конец раздорам.
— Не желание ли иметь именно такого вождя повело вас в Сибирь освобождать Николая Гавриловича? — спросил Кравчинский.
— Именно! — горячо ответил Лопатин. — И я добился бы своего, я уже почти держал Чернышевского за руку, как вдруг его начали перевозить в Вилюйск. Но и после этого мой план казался вполне реальным. Ради него я и проплыл тысячу верст по Ангаре, через пороги, рискуя попасть в тартарары, умереть голодной смертью... Даже поверил в добропорядочность генерал-губернатора и откровенно раскрыл перед ним свои карты, цель своего приезда.
Город остался далеко позади, тропинка, по которой шли, затерялась, а они шли и шли — не торопясь, забыв об усталости и времени.
Слева играло озеро, лизало гранитный берег, слегка пенилось, шуршала под ногами галька, но собеседники, казалось, ничего этого не замечали.
— Да и сейчас я все еще не оставил своего замысла, — продолжал Герман. — Рассчитываю этим летом снова поехать в Сибирь. Чернышевского мы обязаны вырвать из гибельного плена.
— Считал бы честью быть с вами в этом деле, — с готовностью сказал Кравчинский.
— Я высоко ценю ваш опыт, хотя, как видите, не во всем с вами согласен. Но мы уже начали подготовку с другим товарищем, — сказал Лопатин. — Вы его знаете, это Мышкин.
— Мышкин? — невольно вырвалось у Сергея. — Перед этим человеком я могу всем поступиться. Где он сейчас?
— В Лондоне.
— Кланяйтесь ему. Ипп столько для нас сделал!
...Они бродили до вечера, пока солнце не начало садиться и вершины гор не бросили на озеро свои устрашающие тени. Сергей был доволен встречей. Вернувшись в гостиницу, он не захотел больше ни с кем видеться, закрылся в номере и весь вечер, до возвращения Росса, обдумывал пережитое.
VIII
Кафе «Грессо», и до сих пор не отличавшееся тишиной, в эти дни было особенно людным и беспокойным. По вечерам сюда сходилась старая и молодая эмиграция, чтобы посмотреть на добровольцев повстанцев, послушать их рассказы. Первые встречи в какой-то степени удовлетворяли Сергея, он действительно считал полезным ознакомить соотечественников с событиями на Балканах, однако вскоре почувствовал, что эти разговоры превращаются в обычную болтовню, и всячески их избегал. Особенно же когда почувствовал расхождение во взглядах на Бакунина. Оказывается, немало женевцев, которые не пошли за Лавровым, не признавали и Бакунина, хотя и считали себя федералистами-анархистами.
Причиной послужило то, что Бакунин будто бы скрыл от них свои отношения с Кафиеро и с другими итальянскими революционерами. Сергей считал это ребячеством, однако переубедить ему никого не удалось, амбиция, присущая части эмигрантов, была настолько сильна, что никакие доводы или уговоры не действовали на них. Кравчинский не видел пользы в том, чем занималось большинство русских, не мог он примириться с постоянными дрязгами, бездельем и сплетнями, которые разъедали и без того обедненную жизнь эмигрантов. Из нескольких десятков русских активны только считанные, остальные же неисправимые говоруны, завсегдатаи кафе и ресторанов. Если бы не Лопатин, Росс, Клеменц да еще несколько товарищей, то хоть беги отсюда. Правда, говорят, появился очень интересный изгнанник из Киева — Драгоманов, но он живет в Кларане, у французского профессора Элизе Реклю[5], в Женеву наведывается редко.
Небольшой столик в комнате гостиницы Дю-Нор буквально завален конвертами, скомканными и порванными листами бумаги, письмами. Ежедневно отсюда в разные концы расходятся полные раздумий, планов гневные и мирные послания. Особенно оживленная полемика идет с Лондоном. Теперь Кравчинский полемизирует с Лавровым! Полемика острая, но всегда уважительная. Считать себя революционером, наставником молодежи и отговаривать от участия в восстании, где бы оно ни вспыхнуло, — не слишком ли? Не пахнет ли здесь демагогией? Не превращаемся ли мы, уважаемый Петр Лаврович, в болтунов, пустословов, политических слепцов, которые только и знают, что поют давно известные всем псалмы?..
5
Реклю Жан-Жак Элизе — знаменитый французский географ и социолог. Участник Парижской коммуны, член I Интернационала. Осужденный на пожизненную высылку, в 1872 году жил в разных странах.