— Бывает и боязно, — сказал после паузы. — Особенно тогда, когда знаешь, что ничего стоящего не сделал, а сесть можешь. Так было в начале нашего хождения в народ. Схватили нас с Дмитрием, и я испугался... Остановиться на первом же шагу — вот что страшно. Вырвались мы тогда и так припустили, что за ночь добрались до самой Москвы.
— А на Балканах?
— Там другое, там было жаль людей, обманутых надежд. — Кравчинский потуже натянул на голову чуть было не сорванную порывом ветра шляпу, придержал ее рукой. — Сколько там прекрасных товарищей, людей, готовых на все. Я даже хотел было остаться в Белграде, основать там журнал...
— И что же?
— Деньги, дружище. И еще — наш замысел о восстании на Урале.
— Мифическая затея, скажу вам откровенно.
— Судить легче. Может быть, она потому и не осуществилась, что нашлось слишком много теоретиков... Прошу прощения, — спохватился Сергей, — я также не хотел вас обидеть.
— Ничего, — спокойно ответил Жорж. — Однако не кажется ли вам, что он, этот замысел, в самом своем зародыше был обречен?
— Не кажется. Я даже не спрашиваю почему.
— Уверен, вы прекрасно это понимаете.
Сергей замолчал. Молчал и Плеханов. Оба чувствовали неловкость. Вслушивались в ночь, в резкий посвист ледяного ветра, в далекий стук подков, одинокую перекличку паровозных гудков и какое-то глухое, не умолкающее ни днем ни ночью, будто подземное, громыхание. Город не спал, светился огнями и огоньками многочисленных окон, окошечек, витрин и фонарей... И сквозь все это со стороны западных окраин время от времени прорывались густые, басовито охрипшие голоса пароходов.
— Вот здесь мы и расстанемся, — сказал Кравчинский, остановившись возле крутых гранитных ступеней, спадавших вниз, к воде, — там покачивалась лодка.
— На лодке? — удивился Плеханов.
— Да. Люблю очищаться водой. По улице идешь и не знаешь, что там за спиной, следит за тобой кто-нибудь или нет. А здесь сразу все видно, что делается вокруг.
— Поздно ведь, — с некоторой опаской сказал Плеханов.
— Ничего, не впервые. До свидания. И не сердитесь, если что-то не так. — Кравчинский пожал Плеханову руку и быстро спустился по ступеням к лодке.
Небольшая посудина отделилась от причала и поплыла, легко покачиваясь на волнах. Плеханов постоял, пока лодка не слилась с темнотой, и, улыбнувшись какой-то своей мысли, пошел в противоположную сторону.
Стало известно, что рабочие задумали собраться на площади возле Казанского собора и во всеуслышание высказать свои требования об отмене штрафов, уменьшении налогов, о рабочем дне. Вопрос об участии в этой демонстрации был включен в повестку дня одного из очередных заседаний кружка, создаваемого Плехановым. У него и собрались. На Форштадтской, 35, где Жорж снимал комнату у какого-то отставного унтера. Подвернулся и случай — Жоржу как раз исполнилось двадцать лет. В обязанности хозяина, разумеется, входила слежка за квартирантом, поэтому сходились свободно, без конспирации.
После тостов в честь именинника, во время которых Жорж краснел и кривился, после скромного ужина заговорили о последних событиях в городе, о демонстрации.
— Какова цель демонстрации? — спросил Кравчинский.
— Всеобщий протест. Рабочие хотят открыто выразить свое недовольство существующими порядками.
— Необходимо поддержать, — сказал Плеханов.
Наступило молчание. Какое-то время Кравчинский сидел, опустив голову, затем резко поднялся.
— Человек может мыслить как ему угодно, так устроен ум, — сказал четко. — Я совсем не собираюсь нарушать принципы вашей группы, уважаемый Жорж. Я пойду вместе со всеми.
— Рад это слышать, — сказал Плеханов. — Но считаю, — обратился к присутствующим, — Кравчинскому не стоит появляться на митинге — его выслеживает полиция.
Сергей попробовал отмахнуться, однако товарищи одобрили предложение Плеханова.
Демонстрация началась недели две спустя. Студеное утро, иней осыпал ветви деревьев, белел на проводах, на парапетах... Был четверг, праздник Николая-чудотворца, в Казанском соборе шла служба, поэтому люди, толпившиеся неподалеку на площади, не вызывали беспокойства полиции.
Внимание выходивших из собора привлекло стечение народа на площади, где совсем недавно было безлюдно. Перед их глазами разворачивалась картина, которую не могло представить даже самое пылкое воображение. Вот на возвышение поднялся оратор — это был Плеханов. Его слова, хотя и недостаточно четко, слышала вся площадь — он говорил о людях, которые отдали и отдают свою жизнь за благо народа. Декабристы, Чернышевский, петрашевцы, герои последних событий... Он призывал учиться у них, наследовать их подвижнический пример... Засуетилась полиция, сообразив, о чем идет речь, начала разгонять собравшихся, но никто не отступил ни на шаг; послышались свистки, ругань, угрозы...