...Где-то Кафиеро и другие друзья-итальянцы готовили новый заговор.
...Где-то...
Была полночь, глубокая полночь, когда Сергей постучался к Клеменцу.
Спустя некоторое время стали поступать подробности о процессе, о выстреле Веры Засулич. Стало известно, с каким достоинством вела себя арестованная. Засулич даже не пыталась бежать, бросила револьвер и сказала: «Это вам за Боголюбова...»
Оказывается, еще летом Трепов, обходя дом предварительного заключения, придрался к арестованному во время демонстрации у Казанского собора Боголюбову (в действительности это был Емельянов) за то, что он не снял перед ним шляпы, и приказал дать ему пятьдесят розог. Наказание производилось при всех, посреди двора, в назидание остальным заключенным.
Известие о самосуде быстро облетело Петербург и другие города, вызвало общее возмущение. Даже лояльная к правительственным кругам пресса высказывала недовольство по поводу акции петербургского градоначальника.
Тогда-то Засулич, высланная из столицы за участие в нечаевском кружке в Харьков, поклялась отомстить. Приговор 193‑м показался ей самым подходящим моментом. Никому ничего не говоря, никого не ставя в известность, дочь дворянина из Смоленщины поехала в Петербург, под видом обычной посетительницы зашла в кабинет градоначальника...
Рана, однако, оказалась не смертельной, сатрап поправляется. А девушке наверняка не избегнуть виселицы. Ужасно! Еще одной жертвой пополнится список утрат...
Сергей пишет о Засулич — для той же «Общины»; он говорит о ней самые заветные слова, он провозглашает осанну героям «большого процесса», умершим, живым, осужденным на каторгу.
Радуйтесь, дорогие далекие братья! По всему миру разошлась волнующая весть о вашей победе, о светлой победе духа над деспотизмом и грубостью. И услышали ее пролетарии в самых отдаленных уголках земли... С благоговением повторяют они имена ваши, с восхищением рассказывают о вашей героической борьбе, и, вдохновленные примером вашим, отовсюду сходятся борцы под прославленные вами знамена.
Да, они сходятся! Тирании придет конец. Пусть не сегодня, не завтра, но он придет — как приходит конец ночи, мраку. Скорее же туда, где пробуждается новый день!
XIII
На родине одно событие следовало за другим. Еще не успело умолкнуть эхо от выстрела Веры Засулич, как в Одессе во время ареста вооруженное сопротивление оказал Ковальский... До сих пор не известный Ковальский... Пишут, что он организовал там и кружок «Честные люди», и типографию...
А спустя месяц после акции Засулич, в конце февраля, Валерьян Осинский покушался на заместителя киевского прокурора Котляревского.
В Петербурге вспыхнула забастовка на новой бумажной и ткацкой фабриках...
Значит, честных людей не уменьшается, как этого хочет царизм. Несмотря ни на что, они существуют, борются, терпят поражения, однако не сдаются.
Скорее же к ним!
Кравчинский с нетерпением ожидал вызова, жил и бредил всем, что происходит на родине.
В начале апреля пришла весть о суде над Засулич. Известие это было не менее радостным, волнующим, нежели сам ее выстрел.
Веру оправдали! Справедливость победила! Оправдали вопреки самым смелым ожиданиям. Петербургский суд присяжных заседателей признал ее невиновной. Девушку, покушавшуюся на жизнь генерала, одного из столпов империи... Не верилось! Но пресса, шифрованные письма друзей приносили новые подробности, новые доказательства: присутствовавшие в зале аплодировали приговору; газеты, кроме самых реакционных, одобряли гражданское поведение судопроизводителей... Когда же полиция, получив тайный приказ сразу же после суда арестовать оправданную, попыталась схватить Засулич и отвезти ее в тюрьму, толпа бросилась отбивать ее, произошло столкновение. Девушку спасли, хотя многие и пострадали, поплатились кровью...
Кравчинский не находил себе места. Никогда не было так тревожно у него на сердце, так радостно и одновременно досадно. А тут еще Клеменц, который поехал туда, поехал на «разведку», молчит, ничем не дает о себе знать. Удалось ли ему благополучно добраться, обойти полицейские заслоны, или его схватили!.. Сергей писал — он так не любил шифровать! — просил, настаивал, а там будто сговорились, как воды в рот набрали.
Ехать без вызова, без предупреждения? Свалиться как снег на голову? Товарищи могут посчитать это нарушением дисциплины... Но что же делать? Как быть в ситуации, когда ничто иное не идет в голову, ни к чему другому не лежит душа? Ждать? Но сколько, до каких пор? Разве он брался за дело для того, чтобы слоняться по заграницам, сидеть в далеких швейцариях или германиях? Его же призвание — бой, борьба... Нет, после всего этого его никаким калачом в эмиграцию не заманишь, не завлечешь... Хватит!