Выбрать главу

...Приближался вечер. Солнце, в течение дня так и не пробившееся сквозь толщу низких свинцовых туч, тусклым кругом опускалось за Плющихой, за причудливым рельефом крыш, дымоходов и труб. Город был серый, неприветливый, холодный. Кто-то в нем умирал, кто-то рождался, кто-то погибал от холода и голода, и кто-то объедался, млел в роскошествах; где-то там, в самых отдаленных уголках, скрытые от лихого глаза, работают товарищи — такие же, как они, люди, без колебания отдавшие себя борьбе с тиранией. И пусть они друг друга не знают, пусть никогда не видятся и, возможно, не увидятся, но сознание того, что рядом друзья, единомышленники, утраивает силы. А то, что они есть в Москве, ему известно. Мастерская Войнаральского, типография Мышкина, где налажен выпуск революционной литературы, и еще кое-что вызревающее, что в нужный момент выйдет на поверхность... А там «Киевская коммуна», кружки Одессы, Минска, Саратова...

— Друзья, — вдруг ворвался в его раздумья голос Олимпиады, — довольно грусти. Для нее еще будет время. Не так уж плохи наши дела, и не стоит, Сергей, тосковать!

Вот натура! Вулкан радости, смеха, шуток. Оставить все домашнее, ввергнуть себя в вечное беспокойство, в опасности — и, кажется, без тени печали, тоски, раскаяния.

Нелюдимо наше море, День и ночь шумит оно...

Олимпиада пела приглушенно, лицо ее светилось бодростью, вдохновением. Постепенно в песню вплетались и другие голоса, звучали дружнее, согласованнее.

IV

Зима проходила относительно спокойно, если, конечно, не считать постоянного чувства тревоги. Кравчинский знал, предостерегали и петербургские товарищи, что жандармы не прекратили поисков, что его выслеживают полиция и тайные агенты, филеры. Он понимал: дьявольски трудно избежать ареста, в любую минуту на улице или дома его могут схватить, — но осознание опасности порождало в нем не страх, не бездеятельность и уныние, а отвагу и решимость, презрение к угрозе ареста. Некоторые считали такое поведение Кравчинского позерством, сначала за спиною, а потом и открыто называли его мальчишкой, — Сергей же преспокойно делал свое.

Как-то возвращаясь из Петровской академии, где он встречался с руководителем тамошнего кружка Михаилом Фроленко, Кравчинский инстинктивно почувствовал, что за ним следят. Человек в черном пальто и глубоко сидевшей на его голове шляпе такого же цвета, с саквояжем, который обычно носят врачи, вошел с ним в конку еще на окраине Москвы, и всю дорогу Сергей время от времени ловил на себе его внимательный взгляд. В том, что этот взгляд не случайный и человек в черном также не обычный попутчик, он лишний раз убедился, когда сделал вид, что хочет выйти на следующей остановке. Агент обеспокоенно засуетился, начал пробираться к двери, но поскольку Сергей не вышел, филер тоже остался в конке. Теперь они стояли совсем близко, почти рядом, имея возможность хорошо рассмотреть друг друга. Шпик был старше Сергея лет на десять, крепкого телосложения, видно, хорошо натренированный в своем деле; он старался держаться, однако, простачком, таким себе заурядным человеком, совершенно далеким от каких-либо заговоров, выслеживаний, неожиданных стычек. «Как же от тебя избавиться? — соображал Сергей. — Узнал или что-то заподозрил?» Кравчинский понимал, что нерешительность, колебания, чрезмерная осмотрительность в такой ситуации узнаются агентами безошибочно. Многих товарищей, например, выдали частые оглядывания на улице. Опытный филер, заметив подобное, настораживается, и попробуй тогда ускользнуть от преследования.

Тем временем они приближались к Страстному монастырю, где Сергею действительно надо было выходить. «Если он, — думал Кравчинский о шпике, — ведет меня оттуда, где я садился, когда ехал на Петровку, то я должен сойти здесь. Если же нет, то все равно, на какой станции от него отделаться». Пассажиры толпились возле двери, готовились к выходу, а он так и стоял неподвижно, внешне равнодушный. Кажется, кто-то спросил его, не выходит ли, и он молча посторонился, дав место впереди себя, кто-то толкнул его ненароком, на что он вовсе не отреагировал...

Конка замедлила ход, остановилась. Несколько пассажиров сошли на заснеженный тротуар. Вслед за ними стремительно вышел и Кравчинский. Вещей у него не было, и он, подняв воротник казенной, железнодорожного ведомства, шинели, сунув в карманы руки, быстро пошел по тротуару. Вечерело, мороз крепчал, по улице гулял порывистый ветер. Кравчинский ускорил шаг. Позади и впереди него шли прохожие, и трудно было определить, преследуют его или нет. Чтобы убедиться, Сергей свернул в аптеку и оттуда через витрину оглядел улицу. Так и есть! Филер в черном, раскуривая папиросу, стоял у двери. Ясно, за ним следят. Опасность буквально за плечами. Давно ли? И откуда? От Петровки или ранее, еще по дороге туда? Хотя... но их инструкции один и тот же агент не должен долго вести преследование, филеры время от времени должны меняться, «передавать» свою жертву — до тех пор, пока ее не накроют, не схватят. Этот же тянется за ним черт знает откуда. И никак не отрывается, не «перепоручает» другому. Значит, взял «на глаз» совсем недавно. «Что ж, тем лучше, — думал Сергей. — И тем скорее надо от него отделаться. Не вести же его до самого дома».