Безмужняя, не имевшая детей, она прониклась бабьей жалостью к мальчику. Он лежал на земле, испачкав пылью еще вчера чистенькую одежду. Лежал, даже не в силах выдавить слезу. В который раз беспощадно обиженный отцом. Ему стыдно было взглянуть в глаза людям. Ему было стыдно перед Варварой. Сильная, ухватистая, она подняла барахтающегося Чокана и понесла его в дом, как трехлетнего ребенка. Положила на еще не прибранную постель. Чокан уткнулся лицом в подушку и молчал. От стыда, от горечи, от приступа недетской тоски.
Варвара вышла из комнаты. Несколько раз заглядывала она в окно. Чокан не менял положения, только плечи его по временам вздрагивали. Заходила к нему, пробовала поднять, — он ни в какую. Уж не заболел ли? Нет, не похоже. Жара нет, сердце бьется ровно. Приносила завтрак, он и внимания не обратил.
Чокан, может быть, не встал бы и к обеду, но тут появился Гриша, дежуривший с утра по корпусу, потому что начали с летних каникул возвращаться кадеты. Чокан и его встретил сперва безучастно. Но хозяйка предупредила Гришу о случившемся, и он издалека, осторожно стал приводить в чувство своего тамыра, чтобы ненароком вновь его не обидеть.
Чокан молчал, словно Гриши и не было в комнате.
Что ж, была не была. Слова не действуют, подействует сила. У Гриши, с виду худенького и даже, пожалуй, хрупкого, твердые мускулы и крепкая хватка. В драках со сверстниками он не знал поражений. Однажды они шутливо схватились с Чоканом, но друг друга никто не одолел.
Гриша поднял с постели Чокана, попробуй-ка сопротивляться. Но Чокан и не сопротивлялся. Он открыл глаза, смутно, будто бы со сна, посмотрел:
— Пусти, Керей!
— И не подумаю.
— Пусти, я спать хочу.
— Не хочешь ты спать, Канаш. Я все знаю. Отец уехал.
Теперь твой дом — наш корпус. Ты его уже знаешь. Пойдем.
Глаза Чокана стали узкими, злыми. Он ничего не ответил.
— Может, ты решил учиться у нас, а жить здесь?
Чокан вспомнил вчерашние слова Гриши, оброненные им как бы невзначай. Потанин умел замечать многое, недоступное другим мальчишкам, и был порядочным сквернословом, как, впрочем, и все казачата. Так он сказал о Варваре, что та неспроста обхаживает молодых джигитов, принимает их на постой, кормит, холит. А потом, как привяжется, тошно джигиту будет! Вот и сейчас с умыслом, с насмешкой Гриша повторил:
— Значит, ты решил учиться у нас, а жить у нее? Что ж, дело твое. Самому потом худо будет.
Чокан вчера пропустил мимо ушей намеки Григория, а сегодня оскорбился:
— Пусти меня, Керей. И можешь идти своей дорогой.
— Не оставлю я тебя, Канаш. Не оставлю. Вот устроишься ты, будет все в порядке, тогда поступай как знаешь.
— Уходи, говорю тебе.
— А если не уйду? — Гриша уже думал свести все к шутке, а получалась настоящая ссора.
— Если не уйдешь, пожалеешь. — Чокан сжимал кулаки, готовый подраться хоть сейчас.
Им овладевала злость. Такая же неожиданная и яростная, как у отца. Злость, распалявшая глаза его прадеда Аблая, о которой знали не только в Орде и аулах, но и в казачьих станицах.
— Что с тобой случилось, Канаш?
— Керей, не уйдешь значит? — Чокан выругался и хотел броситься на Гришу. Но он уже был за дверью комнаты, и Чокан не стал его догонять.
Гриша бежал не потому, что был трусливым. Он просто не хотел шума и драки. Из-за чепухи может кончиться дружба. Он не погнушался еще раз поговорить с Варварой.
— Ты иди, миленький, не беспокойся! — низким своим голосом пропела она. — Я уж его никуда не пущу. Я уж присмотрю за ним. Завтра придешь, он шелковым будет.
Потанина одолевали невеселые предчувствия, ему было жаль Чокана, но он никак не мог уронить себя в глазах купчихи, показывать ей свою слабость и, круто развернувшись, заторопился в корпус, отбивая шаг, как на строевом учении.
Варвара время от времени заглядывала в окно к Чокану, а в сумерки тихо подошла к его двери и прислушалась. На этот раз он спал без всякого притворства. Пускай себе спит! И Варвара принялась за свои обычные дела: распоряжалась по хозяйству, постукивала на счетах. Она забыла и о Чокане и о Чингизе, как вдруг кто-то из батраков сказал ей, что ее спрашивает подполковник-казах, уехавший утром. И подъехал он не на лошадях, а пришел пешком и дожидается у ворот. Варвара удивилась. Что за морока? Уехал, возвратился. Уж не случилось ли чего дорогой. Маялась с сыном, теперь с отцом. Если бы не наказ Малтабара, пропади они все пропадом.
А между тем, Чингиз никуда и не уезжал из города. Хотя он был разгневан последней выходкой Чокана, но не мог его оставить на произвол судьбы. Он остановился на окраине города в доме одного неприметного татарина и решил не покидать Омска, пока окончательно не определится сын. Может, его присутствие дурно влияет на мальчика, и без него, почувствовав себя самостоятельным, Чокан будет вести себя лучше. Если уж случится так, что сын окончательно заупрямится, пусть пеняет на себя! Увезу его домой! Узнать о Чокане он сумеет, недаром был султаном.