Заниматься приходилось так много, что не хватало времени даже потосковать по родной степи, по Орде, по Жайнаку.
А в степи, в отцовском ауле, происходили перемены.
Чингиз не задержался долго в Кусмуруне и со всей семьей переехал в Срымбет.
В конце зимы из Омска, из Областного правления сибирских киргизов, пришла бумага, подписанная полковником Карлом Казимировичем Гутковским. В ней сообщалось, что Кусмурунский округ с его территорией и населением присоединяется к Кокчетавскому округу, а султаном — правителем этого большого объединенного округа назначается Чингиз.
Чингиза полковник Гутковский вызывал в Омск. Тот хотел отправиться сразу, но наступила неожиданно ранняя весна. Бурно таял обильный снег — в распутицу ни на арбе, ни на коне далеко не уедешь.
Весна была ранней, но долгой. Пока подсохли дороги и Чингиз собрался в путь, в Срымбет пришла другая радостная весть. Путник, завернувший в аул из Омска, потребовал суюнши, награду за добрую новость: Чокан закончил класс, больше всего пятерок. И чувствует себя хорошо.
В сопровождении джигитов и с непременным Абы Чингиз выехал в город своей юности, в город сына.
В это время кадеты готовились к отъезду в летний лагерь.
Чингиз не был уверен, что сын знает о его приезде. Ему не хотелось первому идти к Чокану. И по праву старшинства, и оттого, что он еще не был уверен до конца в его разумности. Вдруг снова начнет капризничать и, только что став на правильный путь, надумает сбежать в аул. Поэтому он и послал Абы проведать Чокана и занести ему домашние лакомства.
Абы не терялся и в городе, готовый выполнить любое поручение. Однако отыскать Чокана в корпусе оказалось не многим легче, чем в зарослях волчьего оврага. Спальня была пустой, в столовой кончали обедать. Должно быть, он там, во дворе, играет в мяч, сказал ему по-татарски один кадет.
Действительно, во дворе играли кадеты. Все в одинаковой одежде, все одинакового роста. Бегают, суетятся, кричат.
Наконец Абы увидел Чокана. Он загорел, окреп, вытянулся. На лбу блестели капельки пота. Весь увлеченный игрой, на секунду остановившись на месте, он обратил внимание на Абы только после второго или третьего оклика. Абы вкладывал в приветствие всю душу, а Чокан ответил ему, как однокласснику, которого видит ежедневно. Ответил и опять побежал за мячом. Игра увлекала его больше, чем появление слуги, с которым было связано все аульное детство.
— Канаш, Канаш! — отчаянно взывал Абы. — Я хочу тебе сказать…
— После скажешь! — оборвал Чокан и, словно приготовляясь к прыжку, следил за схваткой.
— Что значит «после», Канаш? Твой отец приехал. Хан-ием…
Но именно в это мгновение мяч попал в руки Чокана. С новой силой захваченный игрою, он позабыл даже ответить.
Абы всего ожидал, только не этого. Он постоял, постоял, даже пытался еще что-то сказать, а потом разобиделся, огорчился и отправился в дом, где они остановились.
Чокан вдогонку ему не бросил и слова, даже не спросил, куда прийти к отцу.
Что могло с ним произойти? Неужели обижается до сих пор, что его силком привезли в город? Сердится на меня. А за что? Я не провинился перед ним. Или опять заговорила в нем жестокая ханская кровь?
Так размышлял Абы, обдумывая, как бы не поссорить отца с сыном. Пусть лучше на меня гневается Чингиз!
И объяснил, что не сумел поговорить, что занят был Канаш.
А наутро обмолвился, будто бы невзначай:
— Может, хан-ием, вы сами навестите сына?
Чингиз вспыхнул:
— Почитает меня за отца, сам придет. Не склоню же я перед ним голову. Ты, надеюсь, сказал, куда идти. А то еще к Варваре побежит.
Абы смутился. Главного-то он и не сказал Чокану. И снова отправился в корпус. Но кадеты уже уехали в лагеря.
Так в это лето Чингиз, не повидав сына, вернулся в Кокчетавский округ с дипломом султана.
А между тем после игры Чокан искал Абы, искал, где только мог, но тут подошло время сбора в лагеря, и он подчинился раз и навсегда заведенному механизму эскадрона.
Никакой вины перед отцом у него не было.