К началу второго учебного года Чокан в корпусе был уже совсем своим человеком. По-русски он говорил настолько свободно, что в этом не отличался от остальных сверст-ников — русских ребят. Он стал первым казахом, учившимся на равных правах со всеми. Первым казахом в кадетском корпусе и предшествующем корпусу войсковом училище. За три с лишним десятилетия здесь обучались и братья Алгазины, и братья Байгуловы, и Асанов. Но они только носили казахские фамилии, а по существу и деды их и отцы, принявшие христианскую веру, давно превратились в обычных линейных казаков. Исключение составляло азиатское отделение училища. Однако и там казахов были считанные единицы, и среди них — отец Чокана.
О редкостных способностях Чокана говорили и преподаватели и кадеты. Он был на виду у всех. Он особенно увлекался историей — и греческой, и римской, уроки географии — ее преподавал Евгений Иванович Старков — он встречал, особенно после математики, как праздники. Память и, вероятно, особое лингвистическое чутье помогали ему усваивать языки с завидной легкостью. Не говоря уже о русском, он отлично успевал и в немецком языке, а к концу второго года без словаря читал французские тексты.
О Чокане поговаривали не только в дортуарах и классах эскадрона — он привлекал и ротных офицеров, дворян, связанных со сливками Омского общества. Через них слух о нем проникал и за пределы корпуса. Но сам Чокан не придавал этому никакого значения. Один его мир не имел границ — мир истории, давних событий, воскресавших на страницах учебников Кайданова и Смарагдова. Другой мир — малый, но близкий: эскадрон, класс, этот несносный вожак класса, клянчивший конфеты у тех, кто возвращался из воскресного отпуска, а потом, с хитростью, достойной Малтабара, менявший сласти на перочинные ножи и карандашики. Чокан объявил против него поход. Высмеивал его, передразнивал, рисовал его с толстым животом и подписывал рисунок так: «Купец кадетского корпуса второй гильдии». «Эх, — думал Чокан, мне бы сюда моего Жайнака, мы бы у него все его товары отобрали, и конфеты, и ножички, и тетрадки». Но нашлись и здесь помощники. «Торговый дом» был разгромлен, а признанным вожаком класса стал Чокан.
Ближе всех к кадетам из корпусного начальства был инспектор классов Иван Васильевич Ждан-Пушкин. Блестящий молодой артиллерийский капитан, служивший на Кавказе, он был и строг, и образован, и, как выяснилось позднее, обладал многими привлекательными качествами — душевной внимательностью, честностью, благородством.
Но раньше этого Чокан и его товарищи испытали на себе его строгость.
Однажды дежурный офицер обходил классы. Как раз в это время Чокан передразнивал бывшего вожака. Офицер подозрительно посмотрел на раскрасневшихся от смеха ребят, спросил, что у них тут происходит и, не получив ответа, вышел. Чокан прикрыл плотно дверь, стукнул по двери кулаком и свистнул вслед офицеру.
Офицер вернулся:
— Кто это тут безобразничает?
Молчание. Он повторил свой вопрос. Показал пальцем на одного:
— А вы что скажете?
— Не знаю.
— А вы?
— Я и не слышал.
У эскадронных кадетов не принято было выдавать товарищей.
Дежурный офицер разгневался и покинул класс. Скоро он вернулся вместе с Ждан-Пушкиным.
Но и Ждан-Пушкин ничего не добился. Положение обязывало. Капитан задумался и отчеканил:
— Лишаетесь воскресных отпусков, пока класс не выдаст шалуна.
Даже бывший вожак не осмелился предать Чокана.
Почти полгода продолжалась война между Ждан-Пушкиным и классом. Одно воскресенье за другим проходило в корпусе. Чокан говорил товарищам:
— Мой аул далеко, мне терять нечего. Пойду и скажу: это я.
Но одноклассники не соглашались.
Наказание продолжалось, а у самого инспектора классов росло уважение к ребятам. Он умел, ценить дух товарищества. Втайне Ждан-Пушкин догадывался: Чокан мог и не свистнуть, но зачинщиком всей этой не столь уж выходящей из ряда вон истории был, вероятно, он. Ведь вожак класса! Но виду инспектор не подавал. Понятно, ему в конце концов, пришлось уступить. Не длиться же наказанию бесконечно.
Чокан все это время злился на Ждан-Пушкина. Посчитал его жестоким. Дал ему прозвище Шиддат — грозный, имя, известное в истории ислама. Доброхоты сообщили Ивану Васильевичу об этом.
— Шиддат, говорите? А что это значит?
На этот вопрос Ждан-Пушкину не ответили. Только поляк Гонсевский, преподаватель истории, учившийся в Вильно, а затем закончивший Казанский университет, объяснил ему смысл прозвища. Конечно, это наш юный султан постарался. Ждан-Пушкин только усмехнулся.