Если верить Бальзаку, его мансарда в шестиэтажном доме была конурой, "не уступающей венецианским "свинцовым камерам". В это темное, низкое логово вела грязная лестница со сломанными ступеньками. "Как ужасна была эта мансарда с желтыми грязными стенами! От нее так и пахнуло на меня нищетой... в щели между черепицами сквозило небо... Комната стоила мне три су в день, за ночь я сжигал на три су масла, уборку делал сам... на прачку... не больше двух су, два су на уголь и два су мне оставалось на непредвиденные расходы" [Бальзак, "Шагреневая кожа"]. В действительности, если в его мансарде и пахло нищетой, то это была лишь временная нищета молодого буржуа, сына зажиточных родителей, которому достаточно было вернуться к ним в Вильпаризи, чтобы вновь жить, не ведая нужды.
Оноре сам покупал провизию и сам готовил себе пищу. По условиям договора, заключенного с родителями, затворник с улицы Ледигьер ни с кем не виделся, за исключением дядюшки Даблена, которого он именовал своим Пиладом; тот изредка поднимался на шестой этаж, с тем чтобы надавать своему юному другу кучу советов, сообщить о том, что происходит в недоступном ему мире, и рекомендовать его вниманию "обитателей третьего этажа", у которых была довольно хорошенькая дочка, и владельцев дома, сдававших внаем мансарду. Чтобы укрыться от ветра, проникавшего в окно и дверь, Оноре смастерил ширму из синей бумаги, купленной за шесть су. Большую радость приносили затворнику визиты "вестницы богов Ириды" мамаши Комен, доставлявшей письма от Лоры; послания эти были забавные, нежные, а иногда ворчливые, ибо сестра, случалось, пересказывала упреки, которые мать обращала к своему блудному сыну.
"Папа сказал нам, что ты воспользовался свободой прежде всего для того, чтобы приобрести квадратное зеркало в позолоченной раме и гравюру для украшения комнаты: мама и папа этим недовольны. Милый брат, ты сам распоряжаешься своими деньгами, вот почему ты должен с умом употреблять их на оплату квартиры, стирку белья и еду. Когда мы думаем о том, какую брешь создадут потраченные тобою восемь франков в той сумме, которую в трудную для нас пору мама могла тебе выделить, то все мы - и прежде всего она - со страхом спрашиваем себя, на что же ты станешь жить; мама просит тебе передать, что ты совершил неловкость, позволив себе эту покупку, ибо этим дал понять, что приобретенное ею для тебя зеркало ни к чему и что она только напрасно истратила пять франков, а ведь она сейчас в стесненных обстоятельствах; вот почему она просит тебя прислать ей это зеркало с мамашей Комен, ибо в такой комнате, как твоя, два зеркала, разумеется, не нужны. А потому, милый Оноре, впредь будь осмотрительнее и не повторяй подобных ошибок; мне хочется и приятно писать тебе только ласковые, нежные слова, и готова в крайнем случае передавать тебе мамины советы, а выполнять ее сегодняшнее поручение мне не доставляет никакого удовольствия, ну ни малейшего".
Итак, все дело было в том, что слишком обидчивая мамаша не могла вынести, как это сын предпочел другое зеркало тому, которое выбрала она сама. Дальше Лора сообщала домашние новости:
"На вакациях у нас в Вильпаризи будет много народу, а ты ведь знаешь, как это важно в деревне! Все думают, что ты - по дороге в Альби, и возносят молитвы за путешествующих... Мы еще не знаем, окажутся ли дамы де Берни подходящими для нас знакомыми... Бабуля подарила нам три шляпки из простроченной соломки - теперь такие носят; они просто прелесть, сам посуди, как мы ими гордимся... Окрестности Вильпаризи чудесны, особенно хороши леса. Каждое утро с шести до восьми часов, я сижу за фортепьяно; пальцы сами разыгрывают гаммы, а мысли мои уносятся на улицу Ледигьер".
Прелестный лепет юной девушки приводил Оноре в восхищение; он находил время отвечать ей длинными письмами. Брат, как и сестра, писал быстро, не раздумывая, "одним духом". То была "сердечная болтовня", она журчала, как чистый родник.
Мадемуазель Лоре, 12 августа 1819 года:
"Ты хочешь узнать, дорогая сестра, подробности о моем переезде и моем образе жизни. Вот они! О своих покупках я уже писал маме; но сейчас ты содрогнешься: что там покупки - я нанял слугу!..
- Слугу, брат мой? И о чем ты только думаешь?
Слугу господина Наккара зовут Тихоня, моего зовут Я-сам. Пробудившись, я звоню ему, и он убирает мою постель.
- Я-сам!
- Чего изволите, сударь?
- Ночью меня кто-то искусал, взгляни, не завелись ли клопы?
- Помилуйте, сударь, какие еще клопы!
- Ладно.
Он начинает подметать, но делает это не слишком умело... Вообще-то он славный малый; он старательно оклеил белой бумагой полки в шкафу возле камина, аккуратно сложил туда мое белье и даже сам приладил замок. Из синей бумаги, купленной за шесть су, и рамы, которую ему кто-то дал, он соорудил мне ширму, а потом побелил комнату - от книжной полки до самого камина.
Если он вздумает ворчать, чего пока еще ни разу не случалось, я пошлю его в Вильпаризи за фруктами или же в Альби - узнать, как поживает мой двоюродный братец".
О своей работе Бальзаку, увы, почти нечего сказать.
"Поверишь ли, целую неделю я все размышлял, мебель с места на место переставлял, из угла в угол шагал, потом что-нибудь жевал, но толком так ничего и не сделал. Роман "Бредни" [задуманный Бальзаком роман в письмах (прим.авт.)] теперь кажется мне очень трудным, пожалуй, он мне не по силам. Пока что я только учусь я совершенствую свой вкус".
Оноре читал запоем: стихи и прозу, французских и иностранных авторов, изучал философию истории, задавался вопросом, не сумеет ли он - после всех бурных перемен, принесенных Революцией, а главное - после кодекса Наполеона - дополнить труд Монтескье, написав книгу "Дух новых законов".
Лоранса (ей было семнадцать лет), как и Лора, писала брату; без всяких к тому оснований она считала себя глупенькой.
"Я вывожу из терпения бабулю, на всех нагоняю тоску, и они по праву сердятся на меня... Мама не делает никакого различия между двумя своими Лорами; должно быть, это ей нелегко дается, ведь сестрица - не мне чета... Почему так бывает в жизни: одна сестра душечка, а другая - никудышечка?"
Еще одно словцо из семейного лексикона Бальзаков! В словарях вы "никудышечку" не найдете. Лоранса признавалась, что она завидует тому, как хорошо играет на фортепьяно "милая сестрица". Но на самом деле Лора и Лоранса нежно любили друг друга. Романтичная Лоранса уходила в свои заросли сирени, там она мечтала о будущих женихах и уже успела похоронить семерых - в их числе были и "танцующие пастушки", которых ей представлял кузен Саламбье, басонщик; девушка немного стыдилась, когда при посторонних он называл ее "кузина" и принимался разглагольствовать о своей лавке.