В мире стало больше на три нобелевских лауреата.
А 12 декабря, после длившихся два дня торжеств и демонстраций студентов, радостно поздравлявших премированных учёных, состоялся вечер в лекционном зале Стокгольмского университета, где каждый награждённый прочитал доклад о своих работах.
На этот раз в публике не сверкали расшитые золотом мундиры и дорогие наряды придворных дам. Шведские учёные и иностранные гости ждали солидных сообщений и были настроены на торжественно-серьёзный лад, такова была традиция нобелевских лекций.
И Чедвик, первый докладчик, как истый англичанин, традиции не нарушил. Размеренным голосом лектора, неторопливо вводящего студентов в курс проблемы, он излагал с трибуны основные этапы открытия нейтрона, и среди них важное место заняли эксперименты супругов Жолио-Кюри — ведь именно эти эксперименты заставили Чедвика заняться поисками давно предсказанной Резерфордом, но никем пока не уловленной частицы. Он поклонился Ирен и Фредерику, зал наградил аплодисментами и Чедвика, и французских физиков, которым он так великодушно выразил благодарность за то, что они натолкнули его на выдающееся открытие.
А после Чедвика докладывала Ирен о том, как в результате совместно проведённых опытов они с Фредериком получили и химически выделили искусственные элементы.
На трибуну пошёл Жолио. Он всегда выглядел моложе своих лет, а сейчас, с трибуны, при свете ламп, тридцатипятилетний казался юношей. О чём будет говорить этот человек, похожий скорей на спортсмена, чем на учёного? Разве его жена только что не изложила обстоятельно всё существенное в их открытии? Повторяться? Дополнять нарисованную картину второстепенными деталями? Да, он повторяется и дополняет, он сообщает, что они с женой добавили более пятидесяти новых радиоактивных элементов к тем тридцати, что существуют в земной коре. Ах, вот что, он с чисто французской вежливостью считает себя обязанным публично поблагодарить своих учителей, он отдаёт честь своей великой тёще, знаменитой Марии Кюри. Он с волнением произносит:
— Это открытие вызвало бы большое удовлетворение недавно ушедшего нашего уважаемого учителя Марии Кюри. Она была бы очень довольна столь богатым пополнением начатого ею вместе с Пьером Кюри списка радиоактивных элементов.
Что ж, на этом можно и закончить традиционно-торжественную лекцию. Существо открытия объяснено, предшественники упомянуты, благодарности учителям вынесены. Но не похоже, что Жолио собирается сойти с трибуны. Всё предшествующее было лишь вступлением. Он переходит к основной мысли. Он спрашивает аудиторию, почему во внешнем мире нет элементов, обнаруженных ими в лаборатории? Почему вещество так неустойчиво на столе, заставленном приборами, и так безмерно прочно в самой природе? Он пристально вглядывается в зал и произносит сакраментальную фразу: а прочно ли вещество в природе? Не является ли стабильность мира лишь кажущейся?
Звонко выговаривая каждое слово, он объявляет новую истину:
— Суммируя всё изложенные факты, мы считаем, что несколько сотен атомов различных элементов, составляющих нашу планету, не должны рассматриваться как созданные раз и навсегда. Мы имеем возможность наблюдать их, потому что они «выжили». Другие, менее долговечные элементы исчезли. Может быть, атомы именно этих элементов были искусственно воссозданы в лабораториях?
Он снова останавливается, чтобы дать аудитории время постигнуть глубину его мысли. Он должен подготовить её к восприятию следующей, ещё более неожиданной, почти кощунственной идеи. Он собирается поставить лаборанта в белом халате на уровень с самим господом богом — вот истинное содержание его нобелевской лекции!
— Если заглянем в прошлое,— говорит он,— и охватим взором прогресс науки, который происходит всё более и более нарастающими темпами, мы получим право думать, что исследователи, которые создают или разрушают элементы по своему желанию, сумеют добиться превращений, имеющих характер взрыва, добиться настоящих цепных реакций. И если мы сможем осуществить подобные превращения, то удастся высвободить огромное количество энергии, которую можно будет использовать.
Зал отвечает шумом, он готовится разразиться аплодисментами. Да, это хорошая концовка — так высоко вознести человека, столь многое пообещать человечеству. Теперь вполне пристойно раскланяться и с торжеством сойти с трибуны. Отличная лекция, глубокая, воодушевляющая!
Нет, докладчик не собирается на этом кончать. Он молчит и ждёт — но не аплодисментов, а когда окончится шум. Он продолжает, голос его становится резким. Докладчик угрожает, а не гладит по головке.
— Увы! — говорит он, и это звонкое «увы» с пугающей силой звучит у него.— Если цепная реакция распространится на все элементы нашей планеты, мы должны предвидеть последствия такого катаклизма. Астрономы иногда отмечают, что яркость какой-нибудь звезды незначительной величины внезапно увеличивается, что звезда, ранее не видимая невооружённым глазом, вдруг начинает ярко сверкать на небе. Такое появление новой звезды, такое внезапное увеличение её энергии, возможног следствие превращений, имеющих характер взрыва.
Итак, космическая катастрофа, гибель Земли и Солнца и всех планет,— вот что может проистечь из тех лабораторных работ, за которые докладчик всего два дня назад получил Нобелевскую премию! Резерфорд пошутил, что какой-нибудь идиот в лаборатории может взорвать Вселенную, Жолио не шутит, он серьёзно доказывает. И он предвещает такую опасность не в результате поисков и происков какого-то фантастического идиота, нет, он предвидит её в конечном итоге своих собственных исследований, в дальнейшем их расширении и углублении. Он предупреждает мир от самого себя, от своих учеников, от своих продолжателей, близких и дальних. Не собирается ли он внести проект вообще прекратить исследования атомного ядра? Может быть, он возвращает свою Нобелевскую премию как полученную незаслуженно? Не выскажет ли он всё-таки надежду, что учёные-физики добровольно прекратят углубляться в опаснейший цепной процесс, описанный им?
— Исследователи бесспорно попытаются воспроизвести этот процесс,— с непоколебимой убеждённостью отвечает он на невысказанный испуганный помысел аудитории. И, выдержав паузу, произносит последнюю обнадёживающую фразу: — Но мы надеемся, они примут необходимые меры предосторожности!
Он сходит с трибуны, его провожают аплодисменты. Лекция была грозная, ещё ни один из нобелевских лауреатов не предупреждал о таких страшных опасностях. Но надежда сохранена! Аудитория аплодирует оратору за высказанную им напоследок веру в человечество.
К Фредерику пробирается взбудораженный Чедвик. Открыто выраженное волнение было редчайшим явлением у этого невозмутимейшего из учёных.
— Великолепно, но страшно,— говорит он, пожимая руку Фредерику.— Вы заставили меня почувствовать всю меру собственной ответственности. Отныне я буду опасаться своих работ.
— Во всяком случае, все мы должны думать заранее о последствиях наших исследований,— ответил Жолио.— Что до меня, то я повторю слова Пьера Кюри, сказанные им в этом же зале тридцать два года назад: «Я отношусь к числу тех, кто думает, что человечество сумеет извлечь из новых открытии больше добра, чем зла».
Чедвик всё не мог успокоиться.
— В Кембридже один эмигрант из Германии предвидит, как и вы, грозные последствия наших ядерных исследований. Но в отличие от вас он пессимист. Его страшит, что в Германии осталось много хороших физиков, он говорит, что это опасно для человечества. Фамилия его Сциллард, Лео Сциллард, так его зовут.