— А вот сегодня видим перед собой еще одно наглядное пособие к политграмоте, — Карпухин кивнул в сторону помещичьего дома. — Вон сколько земли какой-то пан себе оттяпал. Колхоз на ней разместить можно. Он же, жадюга, один всей этой латифундией владеет. Жирный, очень жирный кусок. От такого, извиняйте, поносом можно изойти.
Грохнул взрыв дружного хохота. Разведчики, собравшиеся вокруг нас, смеялись от души и, пожалуй, не только тому, что сказал Карпухин — это видел, об этом думал каждый из них, — сколько от того, как сказал это Карпухин, всегда веселивший роту забавными байками; и в каждую из них, как я уже успел заметить, он вкладывал какую-то мысль.
— Загляни-ка в список, — сказал мне Мазаев, когда мы отошли дальше, — числится ли Карпухин в агитаторах?
Я сказал, что не числится: видимо, парторг и комсорг считают его неподходящим для такой серьезной роли.
— Неправильно считают, — сказал Мазаев, — неправильно. От умной шутки, доложу тебе, пользы больше, чем от длинной речи. Не зря у нас в Чечне говорят: аркан лучше длинный, а речь — короткая.
Разговаривая, мы неторопливо шли по аллее. Настроение было безоблачным, как и небо в это утро. Все испортил человек неопределенного возраста, в странной опереточной одежде, расшитой золотом, направлявшийся навстречу нам. Он шел странно, почти не сгибая ног в суставах, преисполненный важности. Я вначале принял его за помещика. Но человек, подойдя к нам, вдруг заговорил каким-то заученным языком.
— Молодой пан, — повторял он, — приглашает господ офицеров к себе в дом на завтрак.
Меня так полоснуло это «господ офицеров», воспринимавшееся тогда как обидное ругательство, что не сразу вдумался в смысл последовавших за этим слов. Если бы из-за угла или из-за куста раздался новый ружейный залп, я бы скорее нашелся, что делать и как поступить. А тут… приглашение к помещику?!. Я не знал, как ответить, Мазаев же, к моему большому недоумению, спокойно и с достоинством принял приглашение.
— Ты, конечно, пошутил? — спросил я Мазаева с робкой надеждой на то, что все это какое-то недоразумение.
— Нет, не шучу, — твердо сказал Маташ. — Идти нам надо хотя бы потому, что мы пришли сюда первыми. Первыми из всей Красной Армии. Пришли с самыми добрыми и высокими намерениями. Понимаешь?
Это я хорошо понимаю. И позови к себе в гости рабочий — пойду, пригласи крестьянин — тоже не откажусь. Но ведь приглашает… помещик, явный враг… Мы, комсомольцы тридцатых годов, любили подчеркивать, что видели помещиков и полицейских только в книжках на картинках. Гордились этим. А тут — черт знает что. Вчера в двух местечках самому пришлось обезоруживать полицейские участки, а сегодня вот должен идти к помещику… с визитом вежливости.
Все это я высказал Мазаеву, высказал с запалом, боясь, что он остановит меня. Но Маташ слушал, как всегда, спокойно, не перебивая.
— Да, должен идти, если дорожишь честью своей армии, — сказал он. — Если убежден в правоте того дела, которому мы служим. А нет — оставайся: пойду один.
Я знал, что это не пустые слова. Мазаев в самом деле пойдет один.
— Зачем нам этот сверхвежливый пан? — горячо отговаривал я командира роты.
Тот взглянул на меня каким-то особенным взглядом, который будто говорил: «Ну как ты, политработник, не можешь понять таких простых вещей?» Я призадумался: «Допустим, мы не пойдем к помещику. Как он это воспримет? Отказ, конечно же, сильно заденет его ясновельможную спесь, даст лишний повод думать о нас черт знает что, разумеется, не о нас с Мазаевым — обо всей Красной Армии. Может, командир роты и в самом деле прав? Да, пожалуй, прав. В его соображениях, кажется, больше здравого смысла…»
— Ну что ж, раз так, пойдем, — сказал я.
…Молодой хозяин поместья, улыбчивый и симпатичный с виду, ждал нас у входа в дом.
— Благодарю вас, господа офицеры, за любезное согласие навестить меня, — сказал он на чистейшем русском языке, церемонно раскланиваясь. — Заранее приношу тысячи извинений за то, что осмелился отвлечь вас от важных дел.
Мазаев в свою очередь поблагодарил молодого хозяина за гостеприимство, притом почти в таких же изысканных выражениях и с таким достоинством, что я прямо-таки удивился: откуда все это у него, человека прямого и порой даже резкого, взялось, будто до этого наш ротный только тем и занимался, что наносил визиты знатным господам?