«Без календаря видно, что сентябрь на исходе. Все ярче и ярче полыхают кроны берез и кленов. За вызолоченными осенью рощами впереди темнеют сплошные леса, а там дальше уже угадывается сумрачно-хмурый хребет Карпат. Долины сменяются грядами высот. Мазаев то и дело жадно оглядывает все, что попадается на пути. Взгляд его при этом теплеет: видно, многое здесь напоминает ему родную Чечню.
Чем ближе к Карпатам, тем меньше хороших дорог. Теперь не только наша, но и другие танковые бригады идут в одном направлении, по одной шоссейной дороге.
Поднимаясь на предгорье, я как-то оглянулся назад и замер от восторга: дорога, изгибавшаяся огромной полудугой, была запружена танками. Машина за машиной, рота за ротой, батальон за батальоном, бригада за бригадой.
— Вот силища! — крикнул Мазаеву.
Тот оглянулся назад:
— Да, внушительно. Пожалуй, если бы не было у нас такой силы, Гитлер не преминул бы ринуться на нас».
«В Прикарпатье, особенно за Дрогобычем, все чаще и чаще встречаются разбитые немецкой авиацией населенные пункты. Мы проезжали железнодорожные станции, от которых почти ничего не осталось. Видели села, снесенные войной с лица земли, городские кварталы, превращенные в сплошные руины.
Через такие города и села Мазаев вел колонну очень медленно, а когда позволяла обстановка, делал привал. Он почти ничего не говорил, и это сдержанное молчание, да и сама картина варварских разрушений действовали на разведчиков сильнее всяких слов.
После одной из таких преднамеренных остановок я сказал Мазаеву, что за время похода он преподнес мне несколько наглядных уроков партийно-политической работы.
— Спасибо тебе, Маташ, за это!
— Ты не забывай, что я член партийного бюро батальона, — улыбнулся Мазаев».
«В город Самбор мы входили поздним вечером. Сразу же насторожила подозрительная тишина. Везде нас встречали толпы ликующего народа, а тут — ни души. Город будто вымер. Только у самого центра, на площади, мы заметили каких-то людей. Они были в форме, но в темноте нельзя было рассмотреть, какого она цвета. Что за люди?
— Немцы!.. — послышался шепоток.
Присмотрелись: в самом деле немецкие солдаты. Доложили в штаб бригады. Оттуда приказ: остановиться, из машин не выходить, с немцами ни в какие контакты не вступать.
Всю ночь мы проторчали на этой площади. Сидели в машинах у орудий и пулеметов. Только утром, когда уже совсем рассвело, перед нами проследовали колонны немцев. Солдаты, проходя мимо наших машин, улыбались, некоторые из них выразительными жестами просили звездочки с наших пилоток, пуговицы, протягивали взамен свои сувениры, но тут раздался сердитый, хотя и непонятный нам, окрик офицера, и сразу же, в один миг, прекратились жесты, пропали улыбки, лица стали одеревенелыми, устрашающе тупыми.
— Вымуштрованные головорезы, — сказал Маташ, провожая сердитым взглядом колонну. — Таким только прикажи — будут убивать всех без разбора, сжигать все дотла…»
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Освободительный поход в Западную Украину закончен. Наш 229-й разведывательный батальон расквартировывается в пятидесяти километрах от пограничного Перемышля, близ местечка Садовая Вишня, в заброшенной усадьбе бывшего конезавода. Танки, броневики, бортовые машины, бензоцистерны, ремонтные летучки, мотоциклы, — вымытые, вычищенные после похода, — стоят уже в крытом манеже. Двухэтажный дом, где когда-то размещалась контора и жили жокеи, приспосабливаем под казарму.
Старший лейтенант Мазаев на время превратился в прораба. Темно-синий комбинезон его изрядно подпудрен цементной пылью, заляпан пятнами известки. Из верхнего нагрудного кармана выглядывает складной метр, из боковых — торчат листы ватманской бумаги. Даже лексикон командира роты изменился. То и дело слышишь: «объем работ», «плинтус», «дверной проем».
…Я смотрю на Маташа и думаю: «А ведь он, пожалуй, был бы и дельным инженером и, может быть, талантливым ученым. Но он выбрал себе пожизненную профессию командира Красной Армии, по моему твердому убеждению, самую трудную и самую важную профессию на земле, профессию защитника Родины. Сам выбрал и, как сказал однажды, никогда не раскаивается в этом выборе…»
Водители бронемашин, башенные стрелки, радисты-пулеметчики на это время стали плотниками, штукатурами, малярами.
Однажды командир роты просто залюбовался, как Сергей Косенков, русоволосый, голубоглазый разведчик, обтесывал брус для дверной притолоки. Ровная щепа, откалываемая острым топором с угла на угол, причудливо расслаивалась.