— Посмотри, политрук, как водитель броневика орудует топором, — сказал Маташ, подзывая меня. — Будто настоящий плотник.
— А я и есть плотник, — охотно отозвался Косенков, переворачивая брус другой стороной. — И дед у меня был плотником. И отец. И старшие братья… Калужские мы. Полдеревни нашей составляют плотники. А другую половину — печники. Мужики дома почти не жили. Все в отходе. Кто в городах, а кто в деревнях. Дома ставили, печи клали.
— Вот и меня сызмальства приучили к топору, — продолжал Сергей. — Только недолго пришлось мне плотничать. После семилетки два года проработал в колхозной плотницкой бригаде, а потом по комсомольской путевке уехал в Донбасс. Сказали, из плотников хорошие шахтеры-крепильщики выходят.
Косенков закончил обтесывать брус, несколько раз перевернул его, осмотрел со всех сторон, потом отбил мелованным шнуром ровную метку и начал выбирать паз. Работая все так же споро и ловко, он продолжал рассказывать:
— Слов нет, плотник и крепильщик — родственные профессии. Но только не совсем. Одно дело на земле работать, а другое — глубоко под землей. Потому-то в шахте со мной в первый же день конфуз случился. Да еще какой конфуз… Вся бригада со смеху попадала.
— Что же это за конфуз? — заинтересовался Мазаев.
— И вспомнить, товарищ старший лейтенант, совестно…
— Если начали, продолжайте.
— Раз уж из зубов выпустил, за губами не удержишь. Еще когда в клети спускались в шахту, у меня, признаться, поджилки ой как затряслись. Но там я все-таки удержался, ничем не выдал своего страха. А вот когда крепежный лес по всей лаве затрещал, я со всех ног рванул от своего напарника. Думал обвал происходит. Хорошо, что некуда было бежать. Куда ни сунусь, везде стена. А тут, как на беду, шахтерскую лампочку обронил. Кругом темень непробиваемая. Впотьмах споткнулся об что-то, растянулся пластом на земле и лежу ни жив, ни мертв. Потом слышу, хохот по всей лаве. Значит, думаю, ничего страшного не произошло, раз смеются. Встал, отряхнулся и, чуток успокоившись, возвратился к напарнику.
— Вот какой конфуз со мной случился. Потом обтерпелся, — закончил Косенков.
Мы вдоволь нахохотались с Маташем. Пошли к печникам, потом к малярам. Там, где чувствовали необходимость, сами брались за дело.
Работали с раннего утра и до полуночи. Торопились — скоро начнется новый учебный год, а у нас еще очень много дел незавершенных. На короткий отдых располагались там же: кто на подсыхающих досках, кто на стружках, кто на сложенных кирпичах. «Спим без отрыва от производства», — шутили разведчики.
Скоро, скоро все устроится, заживем нормальной жизнью, строго регламентированной уставами и расписаниями занятий. Говорят, красноармейские кровати, тумбочки, табуретки и другое нехитрое казарменное оборудование находится в пути из Староконстантинова, вот-вот прибудет на железнодорожную станцию.
Оттуда едут и семьи командиров. «Где же их расселять?» — всполошился я. То ли оттого, что другие дела и заботы целиком захватили меня, то ли потому, что сам никогда еще не имел квартиры, жил в общежитиях, а потом в казармах, но, откровенно говоря, я даже не подумал о том, где же будут жить семейные командиры, хотя это входило и входит в обязанности политработника. И вдруг как-то вспомнил и спохватился: «Вот те и на, опростоволосился!.. Как же все-таки быть?»
Конечно, первым долгом иду к Мазаеву, спрашиваю у него совета.
— Поздно, дорогой товарищ, спохватился, — встретил меня Маташ Хамзатханович с напускной строгостью, но тут же улыбнулся по-дружески, без тени превосходства. — Не беспокойся, все уже отрегулировано. Под вечер соберем командиров взводов и пойдем смотреть жилье.
«Ну и ротный у нас! — подумал я, и что-то теплое колыхнулось в душе, волной подступило к горлу, да так, что я ничего не мог вымолвить в знак благодарности. — Когда он все успевает, этот неугомонный дед Мазай, хотя и молодой, безбородый, но такой же мудрый, добрый, как и тот, сказочный дед Мазай, что пленял наши сердца в детстве? Который уже раз выручает меня!..»
Под вечер командир роты, захватив связку ключей, повел нас в Садовую Вишню. Весь день шел дождь. Размокшая, скользкая дорога спускалась вниз. Там, в изломах котловины, ютилось небольшое местечко с таким поэтичным названием. На западной окраине, у самой дороги из Перемышля, возвышается костел с крутой черепичной крышей, с восточной, на выезде в сторону Львова, — церковь с круглым поблекшим куполом. В центре местечка — базарная площадь, покрытая лобастым булыжником, а за площадью начинаются сплошные развалины с торчащими кое-где закопченными трубами.