— Не годится, — сказал он сдержанно, — никуда не годится. Внезапность, маневр и натиск — вот что важно.
Мы снова, с той же позиции, ринулись вперед. Танки, пробивая глубокий снег, шли тяжело, не достигали нужной скорости. Командир роты опять просигналил флажками: возвратиться в исходное положение.
— Атаку начали лучше, чем в первый раз, — оценил он, — но до нормы еще далеко.
Не помню, сколько раз Мазаев возвращал нас с полпути, вновь и вновь вел в атаку. В танках стало жарко от нагретых моторов, из люков (у танков «Т-26» были двигатели с воздушным охлаждением) струился, как из доброй парилки, горячий пар.
Мы не заметили, как пролетел этот короткий декабрьский день. Последний раз пошли в атаку уже в сумерках, когда темень, рано нахлынувшая с Карпатских гор, размыла очертания холмов. На белоснежном фоне чернел только дубок, сохранивший в зиму свои крепкие, как жесть, листья.
Завершающая атака была настолько дружной и стремительной, что командир роты, наконец-то, остался довольным.
Усталые, промерзшие насквозь, мы возвращались в лагерь. Каждый из нас в эти минуты мечтал о казарме, хоть еще не совсем благоустроенной, не особенно уютной, зато теплой. Но казарма была далеко, а лагерь близко, в лесу. Правда, там никого не осталось. Придется самим искать сушняк, рубить и таскать его к палаткам, разводить костры, готовить из концентратов сразу обед и ужин, растапливать походные железные печки. И только после этого можно будет прилечь и отдохнуть.
Но не успели мы отогреться, улегшись на подстеленные в палатках еловые ветки, как старший лейтенант Мазаев объявил тревогу. Мы снова бежим к танкам, запускаем еще не остывшие моторы, выводим машины на опушку леса, что против трех холмов, и вновь несколько раз повторяем атаку в ночных условиях.
После этого зароптал не только Костин, но и некоторые другие бойцы, показавшиеся мне вначале настоящими орлами. Но зато Алексей Рыбинцев, Николай Петренко, Василий Уваров, Виктор Котов, Федор Ковалев — все те, о ком похвально отозвался командир роты, — держались молодцами, были неутомимы в работе и учении, удивительно стойко переносили все трудности лагерной жизни.
А трудностей было больше, чем надо. Я чувствовал это по себе, ибо наравне со всеми водил свой экипаж (у политрука роты был предусмотренный штатным расписанием танк), «пеший по-танковому» ходил в атаки, собирал в лесу сушняк и разводил костры — словом, делал все, что и остальные танкисты. Порой усталость валила с ног, и тогда приходила коварная мыслишка: не перегибает ли Мазаев палку? Люди и впрямь готовятся к серьезным боям, не грех бы и отдохнуть…
…Прошу учесть, молодой читатель, что в конце тридцатых годов не в ходу было суворовское правило: «Тяжело в учении — легко в бою», — оно властно вошло в нашу армейскую жизнь после финской кампании. Нет, мы и раньше не забывали Суворова, изучали его походы, но главная его мысль как-то затерялась.
Произошло это, мне кажется, не по чьей-то ошибке или злой воле. Для этого были иные, более веские причины. Красная Армия получала на свое вооружение сложную для того времени боевую технику, и мы, пожалуй, слишком уповали на эту технику. «Техника и люди, овладевшие ею, решают все», — говорили тогда. А молодому деревенскому парню (сельских-то ребят в армии, естественно, тогда было больше, чем городских), имевшему дело главным образом с лошадью, плугом и телегой, нелегко было за два года освоить танк или бронемашину. Все наши воины, особенно командиры, политработники, инженеры и техники, хорошо знали о том, что новая техника обходится народу очень и очень дорого. Создавая ее, рабочие, а вместе с ними и колхозники, отказывали себе в самом необходимом. Поэтому в частях и подразделениях берегли боевые машины и оружие пуще глаза, дорожили каждым килограммом горючего, каждым снарядом, каждым моточасом.
Старший лейтенант Мазаев, разумеется, не был исключением в этом отношении. Он не меньше других дорожил техникой, строго взыскивал с тех, кто допускал малейшую небрежность в обращении с ней. Не случайно бронемашины его роты за все время освободительного похода не имели ни одной поломки. Пример довольно редкий в то время.
Теперь же сама жизнь и особенно тяжелые бои на Карельском перешейке подсказали Мазаеву единственно правильный метод обучения танкистов. Он сам настоял на том, чтобы разрешили вывести роту в зимний лагерь не на двое суток, как предусматривалось планом, а на целую неделю, продумал до деталей, как организовать учебу и быт танкистов в лагере, чтобы все делалось по-фронтовому. Все было организовано по-мазаевски серьезно, основательно. Но все-таки в роте случилось такое чрезвычайное происшествие, какое нельзя было предвидеть…