Впрочем, командир как командир. Вот только очень зоркий, будто прощупывающий насквозь взгляд… Я, признаться, несколько смутился от этого взгляда, не знал, что сказать, с чего начать свой первый разговор с ним.
Сколько раз в училище, особенно перед выпуском, мечталось о первой встрече с командиром, с которым придется работать в одной роте, быть может, вместе идти в бой, и каждый раз встреча эта рисовалась иной, во всяком случае не такой, как сейчас. Там приходили на ум особые, очень веские и значительные слова, которые сразу же, думалось мне, помогут завоевать расположение командира. А вот встретились лицом к лицу — и я не знаю, что говорить: куда-то улетучились все приготовленные слова и фразы.
— Ну, что ж, дорогой товарищ, пока экипажи заняты, пойдем знакомиться с командирами взводов, — просто, очень буднично, как мне показалось, заговорил первым Мазаев.
Идем с ним по узкой просеке вглубь подлеска. Машин почти не видно, из зеленых ветвей выглядывают только зачехленные стволы пушек, да кое-где в зелени листвы темнеет зубчатая резина колес. Из-за деревьев вышел младший лейтенант и доложил командиру роты, что первый взвод заканчивает занятия и через две-три минуты будет у машин.
— Хорошо, — говорит Мазаев и, легко повернувшись ко мне, знакомит: — Это парторг нашей роты. Перевозный.
Мы с Перевозным обмениваемся рукопожатиями, присматриваемся друг к другу. Мазаев характеризует первый взвод и его командира. Взвод, по мнению командира роты, крепкий, хорошо подготовленный. Вполне может выполнять боевые задачи. Первый он не только по счету, но и результатам учебы, по состоянию дисциплины. Перевозный был сверхсрочником, год тому назад закончил курсы младших лейтенантов. Работать с людьми умеет.
— Одна у него беда, — продолжает Мазаев, — военная и общеобразовательная подготовка слабая. Шесть или семь классов закончили, товарищ Перевозный?
Младший лейтенант, небольшого роста, худощавый, с хитринкой в прищуре карих глаз, смотрит на Мазаева слишком уж улыбчивым и доверчивым взглядом, совсем не подходящим к тому, что сказал командир роты. «Чему улыбаешься?» — так и хотелось спросить Перевозного.
— Шесть, товарищ старший лейтенант, седьмой не успел закончить, — отвечает он на вопрос Мазаева.
— Хорошо, что товарищ Перевозный сам чувствует нехватку знаний, — заключает командир. — Много занимается самостоятельно, обращается за помощью ко мне. Короче говоря, учится всерьез.
Из первого взвода идем во второй. Теперь докладывает младший лейтенант Пастушенко, рослый, представительный здоровяк. «По виду такого за комбата примешь», — подумалось мне. А Мазаев, глядя в его глаза, дает ему не совсем лестную характеристику: слабо знает людей, мало работает с ними.
— Самое печальное, — продолжает Мазаев, — это то, что товарищ Пастушенко сам учится с ленцой. Думает, что все уже постиг, раз взводом научился командовать…
Пастушенко краснеет, переминается с ноги на ногу, но сказать что-нибудь в свое оправдание не может, хотя Мазаев каждый раз спрашивает его: «Так я говорю, товарищ Пастушенко, или нет?»
Признаться, вначале я вслушивался не в то, что говорил командир роты, а больше в то, как он говорил. Меня, кажется, увлекла особенность его речи. Перед каждым словом он чуточку запинается, будто согревал это слово своим дыханием, а потом, уже согретое, произносит. Отсюда, пожалуй, вытекает особенная теплота интонаций, убедительность, неоспоримость и слов, и мыслей, и утверждений.
Так Мазаев знакомил меня и с остальными командирами взводов. Оказалось, что все они — вчерашние сверхсрочники, закончившие, как и Перевозный, курсы младших лейтенантов. Подумалось, что командир роты непременно посетует: вот, дескать, с кем приходится работать. Но Мазаев, наоборот, оставшись наедине со мной, сказал о командирах взводов столько хорошего, что я хотел уже уличить его в противоречивости. Но он опередил меня.
— Хорошее у них никто не отберет. А вот от плохого им избавляться нужно, — резко рубанул он рукою в воздухе, будто начисто отделяя это плохое.
Незаметно мы подошли к двум бронемашинам, стоявшим несколько на отлете.
— Старшина Довгополов! — позвал Мазаев.
Тут же открылся башенный люк, и оттуда показался сперва танкошлем, а затем широкое сияющее лицо старшины.