В кабинет вызывали по одному.
За столом рядом с секретарем райкома, год тому назад вручавшему Мазаеву партийный билет, сидел военный товарищ с тремя «шпалами» в малиновых петлицах и орденом Красного Знамени на широкой груди. На зеленом сукне гимнастерки орден горел, как в весеннюю пору цветок на альпийском лугу, что раскинулся вблизи Верхнего Наура… Это воспоминание, пришедшее сюда, в Москву, с родных и милых сердцу мест, как-то сразу приблизило к Мазаеву и этих людей, что пригласили его сюда, и то, о чем они сейчас поведут речь, окончательно утвердило его в мысли, что так и должно было быть.
— Садитесь, товарищ Мазаев, — услышал Маташ голос секретаря. — Знаете, зачем вызвали вас в райком?
— Догадываюсь, — ответил Маташ, и таким простым и будничным показался ему и вопрос, и этот ответ, и собственный голос. Все это так не гармонировало в его сознании с тем, что должно решиться сейчас, в этом кабинете.
— Вот и хорошо, — одобрил секретарь. — А как вы на это смотрите?
— Вполне положительно.
— Еще лучше, — улыбнулся секретарь одними губами и, посерьезнев, веско сказал: — Значит, решено. Пошлем вас в военную школу[3]. А в какую… — секретарь, немного помедлив, кивнул в сторону военного… — подумайте вместе с товарищем Дубинским.
Так Маташ Мазаев стал курсантом Киевской артиллерийской школы. Примерно через неделю вместо бешмета с газырями он надел гимнастерку точно такого же цвета, какую видел на военном товарище, только вместо ордена на ней горел значок «ГТО», а вместо «шпал» было золотом вышито три буквы «КАШ».
После многолюдной и шумной Москвы, к которой он уже успел привыкнуть, Киев показался ему очень тихим и спокойным городом. Из окон казармы, стоявшей на возвышенности, хорошо были видны лабиринты улиц и переулков, двух- и трехэтажные белые домики в центре и одноэтажные на окраинах, трамваи, обгоняющие извозчичьи пролетки и кареты. Город как бы утопал в зелени каштанов, тополей, лип, акаций и кленов, купался в ласковых солнечных лучах.
Хотелось поближе познакомиться с ним, побродить по его улицам, паркам и скверам, послушать мягкую и певучую речь украинцев. Но курсантская жизнь не была такой свободной, как студенческая. С утра до вечера занимались то на строевом плацу, то в учебных классах, то в артиллерийских парках. Вечера тоже были распланированы: то лекция, то диспут, то спортивное соревнование. Никогда еще Маташ не был так занят, как теперь.
Лишь через месяц курсантам-первогодкам удалось побывать в городе. Киевлянин Микола Коваленко повел Мазаева на Владимирскую горку. Вдоль аллеи стояли, подняв кверху чугунные жерла, старинные пушки, видимо, те самые, из каких били шведов под Полтавой. Маташ хотел остановиться возле них, рассмотреть их получше, — он уже кое-что понимал в артиллерии, — но Микола увлек его дальше, к самой круче.
— Полюбуйся, сын Кавказа! — сказал он, когда подошли к ограде. — Не одни твои горы красавцы. Здесь тоже есть на что посмотреть.
Внизу, под самой кручей, блестела серо-голубая лента Днепра, полукольцом огибавшая город. Сразу же за ней начиналась пойменная луговина, раскинувшаяся далеко-далеко, аж до самого горизонта.
Маташ, зачарованный этой удивительной картиной, молча смотрел на луг, на водную ширь — на все, что открывалось с этой горы его по-орлиному острому взгляду.
— «Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои. Не зашелохнет, не прогремит. Глядишь и не знаешь, идет или не идет его величавая ширина, и чудится, будто весь вылит он из стекла, без конца в длину, без меры в ширину, реет и вьется по зеленому миру», — взволнованно продекламировал Микола гоголевские слова и, положив руку на плечо Маташа, спросил:
— Здорово, а?!
— Очень, — согласился Мазаев.
— А вот здесь, — указал Микола на улицу, круто спускавшуюся к Днепру, — когда-то тоже протекала река. Летописцы рассказывают, что в ней во времена княжения Владимира Святославовича проходило крещение Руси. Отсюда и название улицы — Крещатик, по-украински Хрещатык, а горы — Владимирская. Понял?
— Читал об этом. Но тогда это было как-то далеко, отвлеченно, а сейчас, понимаешь ли, все воспринимается совсем по-другому, — сказал Маташ.
— Наш древний город — как мудрая книга, — продолжал Коваленко. — Каждый камень здесь — это история. Если хочешь, мы с тобой прочтем эту мудрую книгу. Будем ходить по музеям, улицам и каждый раз открывать страничку истории.