Они не понимали, что он говорит, им было ясно только, что он не будет в них стрелять. Где-то неподалеку раздался скрип закрывающейся двери.
— Вам нужно сделать только одно — передать мои слова. Понятно? А теперь — бегом марш!
Они не двигались с места. А если это подвох? Потом, как по команде, сорвались с места и разбежались в разные стороны. Геллерт проводил их взглядом. Он повернулся к Марии.
— У нее маленькая дочка и маленький сын, — сказала старуха.
— Я знаю, — сказал Геллерт.
— Она безо всякого зла подошла к ним. Она, наверно, хотела поздороваться со мной.
— Это было не слишком умно, — Геллерт спрятал пистолет в кобуру и присел рядом с Марией. — И ради этой банды мы готовы сломать себе шею…
— Вы догадались, что…
— Нет, — сказал Геллерт. — Я ни о чем не догадывался. — Он посмотрел на нее и отвернулся. Ей нужен лед, чтобы приложить к ушибам.
— Вы сможете идти? — спросил он ее. — Если сможете, я отвезу вас к врачу, а потом доставлю домой.
Мария попыталась встать. Старуха помогала ей. Мягкая постель, покой, никаких расспросов, не видеть больше ничего, не пытаться ничего понять, перестать спрашивать «почему», «почему», закрыть глаза и перестать ждать, перестать — и все равно, день ли наступит, или ночь. Прежде всего не ждать, что твои страдания окупятся, что ты получишь взамен возможность увидеть мир в ином свете, не в кривом зеркале, что сможешь пережить все падения и все нападения, что мир останется теплым и мягким и сохранит свою форму. Роланд хотел, чтобы ее убили. И теперь ничто не помогало, даже если закрыть глаза, чтобы все вокруг перестало кружиться. Это было на самом деле. Она могла считать его убийцей или не считать — не важно. Говорят, самое трудное — переломить себя в первый раз, принять первое решение. Говорят, остальное дается очень легко. Надо только все обдумать заранее и не давать ходу другим мыслям. Если дорога к мосту тебе известна и ты знаешь, как глубока в этом месте река и как лучше всего перелезть через перила, то прыжок получится у тебя очень легко.
Геллерт вел машину предельно осторожно, на поворотах сбавлял скорость, так что их почти не трясло. На другом конце города жил знакомый врач, которому он доверял.
Мария полулежала, откинувшись на сиденье. Старуха придерживала ее. Вскоре машина попала в пробку. По всей видимости, в городе объявили учебную тревогу. Военные автомобили блокировали улицы, и Геллерту пришлось поехать через центр.
— Милли работала на вас? — спросила Мария.
— Не напрямую, — сказал Геллерт, — так, немножко.
— Так вот почему.
— Что — вот почему?
— Вот почему мы смогли тогда разговаривать друг с другом. Вы обо мне уже кое-что знали.
— Да, — сказал Геллерт. Когда он увидел лицо Марии в зеркале заднего вида, он прикусил губу. Вряд ли сейчас она была в состоянии что-то понять. Их всех постигла катастрофа, и теперь любая мелочь воспринималась крайне болезненно.
— В подполье существует несколько групп. Иногда они устраивают совместные операции, но идеи у них разные, — добавил он.
— То, как я бежала за вашим сыном, они засняли на пленку. Они хотели узнать, кто первым появится на месте преступления, кто будет расспрашивать свидетелей, собирать вещественные доказательства.
— Забудьте об этом.
— Такого нельзя забыть.
— Я вывезу вас из города. Самое позднее послезавтра вы будете сидеть в поезде, идущем на Юг, и все будет позади. У меня там есть друзья.
— Уехать отсюда?
— Прошу вас, не разговаривайте, — сказали старуха.
— Мне нельзя уезжать. У детей отняли отца и матери придется расплачиваться за все.
— Прошу вас, не разговаривайте.
— Мои друзья позаботятся о ваших детях.
— В самом деле?
— Пожалуйста, не разговаривайте, — в третий раз попросила старуха.
— Мы обо всем позаботимся. Мы не оставим вас одну. Когда-нибудь вы оглянетесь назад и подумаете, что ничего этого не было.
Мария откашлялась кровью. Они застряли в длинной колонне автомобилей и вперед продвигались лишь очень медленно, потом остановились вовсе. Геллерт барабанил пальцами по баранке, а Мария думала, что вновь это будет бегством и что она по горло сыта этим. И на сей раз ей придется бежать без Роланда. Она готова уехать вместе с ним, в ином случае она останется. Она будет там, где он.
— Если у меня ничего не получится, — сказала Мария, — еще ведь можно будет… У вас ведь наверняка есть еще помощники.
В это время колонна машин снова сдвинулась с места, и Геллерту было не повернуться к ней.
— Что вы имеете в виду? — спросил он, не оборачиваясь.
Старуха, сжимая в своих руках руку Марии, вдруг заговорила:
— Иногда люди воображают, что хотят умереть, но им это только кажется. Просто хотят в этой жизни чего-то другого и считают, что добьются перемен, если будут думать о смерти. Люди ждут, что в самом конце вдруг исполнятся все их желания.
— У меня это прошло, — сказала Мария. — Так было когда-то. Но есть ситуации, которые для человека непереносимы.
Старуха вздохнула.
— Все переносимо. Я работала в школе, мой муж был музыкантом, он был на десять лет моложе меня. Поначалу эта разница не слишком ощущалась, но постепенно я стала замечать, как я старею, а он все остается молодым. Мне не было до этого особого дела, я была к этому готова и к тому, что люди станут чесать языками. Я с самого начала сказала ему, что нам предстоит пережить эту пору, но он считал себя достаточно сильным. А потом ему стали досаждать косые взгляды и шепоток за спиной, а еще труднее для него было то, что я переносила все спокойно. Думаю, ему было бы легче, переживай я эту ситуацию болезненно. Он совершенно переменился, пустился в разгул, менял одну любовницу за другой, иногда встречался с несколькими одновременно. Он хотел оскорбить меня, потому что сам чувствовал себя оскорбленным. Однажды я вернулась из школы домой и застала его в квартире с молодой девицей. Я страдала, как бессловесная тварь, и думала при этом, какие мы все сумасшедшие, все трое, и какие жалкие, но я жалела его больше, чем саму себя, и эту девушку мне тоже было жалко. Тем вечером он догадался, что я вижу его насквозь. И когда это произошло, он сказал своей подружке, чтобы она уходила, и прорыдал полночи. Правда, в нашей жизни ничего не изменилось. После этого вечера мы больше не спали вместе. Мой смертный грех заключался в том, что я хотела ему все простить. Когда он наконец справился с собой и мы снова стали хоть сколько-то говорить друг с другом, случилось несчастье: он попал под машину. Так глупо. Я знала, что нам предстоит прожить вместе еще несколько прекрасных лет, может, впервые по-настоящему прекрасных. Я перестала прощать ему, а он как раз только начал прощать мне то, что я готова была все ему прощать. А потом я стала бродить по городу и срывать официальные плакаты и воззвания, наблюдать за одними людьми и рассказывать об этом другим людям. Сначала я рассказывала все Милли, теперь — кому-то другому, это все равно. И я не скажу вам, как меня зовут, если только вы не узнали мое имя от Милли.
— Она ничего не говорила, — сказала Мария. Такая вот история. И оставалось только слушать, больше ничего поделать нельзя. — Знаете, мой-то муж еще жив. И у нас есть дети, поэтому я должна вернуться в Учреждение. Я, пожалуй, пойду…
— Вам нельзя разговаривать, — сказала старуха.
Геллерт вырулил к тротуару и остановил машину.
— Вам больше ничего нельзя делать.
— Нет, можно, — сказала Мария. — И вам это известно.
Геллерт попытался быстро обдумать ситуацию, но в его голове, так привыкшей к ясным и быстрым решениям, мысли путались и терялись. С его стороны было безумием позволить Марии Савари поступать так, как она намерена. Но безумием было бы и препятствовать ей в этом насильно. А иначе ее вряд ли можно остановить. Он запустил двигатель и вновь медленно пристроился к веренице автомобилей. Поблизости от своей квартиры он остановился, молча вышел из машины, но через несколько минут вернулся обратно.