Когда Тереза спросила его, где им найти врача, он завопил:
— Что она себе позволяет? Ее только что взяли на такую ответственную работу, а она вздумала заболеть? Для всех вас это будет иметь суровые последствия, самые суровые последствия.
Его взгляд наткнулся на коробку и копию списков со штампом Учреждения, и он сразу понизил голос:
— Вам выдали радиоприемник? А своего у вас не было? Да, хорошо служить в Учреждении. У других-то вон вообще нет ни одного радиоприемника, а тем, кто служит в Учреждении, позволено иметь сразу по две штуки.
Он долго вертел приемник в руках, пока Тереза не отобрала его и не уложила в коробку.
— Женщина лежит без сознания, а вы болтаете о какой-то ерунде… Помогите же нам.
— Так-то вот вы все! — опять перешел на крик комендант. — Если у кого руки опустились, то и комендант им достаточно хорош. С ним можно обходиться как угодно, все от него утаивать, не здороваться, как госпожа Савари вчера вечером, а потом вдруг и он сгодится на что-то. Врача не ждите. У вас нет больничной страховки. А деньги у вас есть? То-то же! На Учреждение все не спишешь. Оно обеспечивает вас многим, но не всем. И комендант дома — не последняя спица в колеснице.
— Что происходит? — спросил Джон, войдя в комнату. Он вымок насквозь и был в дурном расположении духа. — У нас неправильно оформлены документы? Мы опять что-нибудь не так сделали?
Тереза показала на Марию.
— Я пришла и застала ее без сознания. Комендант хочет забрать радиоприемник. Он не скажет, где нам найти врача, пока не получит радиоприемник.
— Это клевета, бессовестная клевета, — взвился комендант.
— Вы можете вести себя потише? Здесь больной человек.
— Небось не помрет, — орал комендант все громче. — Я не потерплю наглых поклепов. Со мной так никому не позволено разговаривать, никому. Пусть все это знают. Пусть весь дом это знает.
Джон хотел успокоить его и примирительно протянул руку к его плечу, но комендант воспринял это движение по-своему. Он присел, затем отпрыгнул в сторону и, побагровев, выскочил за дверь. На лестничной клетке он стал вопить про убийц и насильников, позвонил в несколько квартир, грозил вызвать полицию и выселить этот сброд вон. Потом его крики перебил скрипучий голос Милли, донесшийся с первого этажа и намекнувший на Учреждение, а потом все затихло.
— Я и не собирался его трогать, — растерянно сказал Джон. — Я только хотел, чтобы он успокоился. В конце концов отдал бы я ему этот чертов приемник.
Тереза позвала детей, от страха спрятавшихся под стол, и чмокнула испуганного Пьера в нос.
— Он все равно бы не позвал врача. Займись-ка детьми, а я сделаю для Марии компрессы на голову. Уж видно, нам самим придется из всего выпутываться.
— Мама заболела? — спросила Изабелла.
Джон кивнул.
— Пойдем, пойдем со мной, мой зайчик, пойдем на кухню, приготовим какую-нибудь вкуснятину. Пойдем!
Изабелла подошла к Джону и уцепилась за полу его пиджака.
— А ты, Пьер?
Пьер молча покачал головой и уселся на постель в ногах у матери. Он сидел там, отказавшись от еды, и следил, как Тереза меняла компрессы, пока не заснул. Джон отнес его в другую комнату и положил рядом с Изабеллой.
— Он уже все понимает, — сказала Тереза, — но еще не во всем может разобраться. То-то и худо.
Она не отходила от Марии, беспокойно метавшейся по постели. Джон сел за стол, оперся на него локтями и стал рассматривать свои руки.
— Это все не по мне, — сказал он.
— Что?
— Просто сидеть и ждать. Да только что можно поделать?
— Иди спать, — сказала Тереза. — Иди спать. Тебе надо отдохнуть. Я и сама управлюсь.
— А завтра?
— Что будет завтра, об этом мы станем думать, когда наступит завтра, — ответила Тереза. — Не начинай говорить, как Роланд. Эти его идеи и фантазии! Он расписывал нам будущее, и вот мы торчим здесь, а он исчез, и мы не знаем даже, нашел ли он свое счастье.
— Роланд никогда не говорил о счастье.
— Он говорил о том, что можно жить разумно. Разве не в этом счастье? Иди спать.
— У меня такое чувство, будто я обеих вас оставляю без помощи.
— Тут ничем не поможешь.
— Точно ничем?
— Точно ничем, — сказала Тереза. — Иди спать.
Спустя какое-то время она заметила, что лоб у Марии не пылает, как раньше. Жар спал. Под утро обе они заснули. Мария — лицом к стене. Тереза — склонившись над Марией, не отнимая ладони от ее лба. Когда Джон проснулся, он застал их спящими в этих позах. Он тихонько прошмыгнул в уборную в коридоре. В прорези почтового ящика торчала газета, снаружи падал тусклый дневной свет, но дождь перестал. Джон поставил воду для чая; проснулись и пришли на кухню дети, проснулись обе женщины. Мария молча поднялась с постели и оделась.
— Не вздумай говорить, что собираешься сегодня на службу, — сказала Тереза.
— А что ты предлагаешь? — спросила Мария.
— Мы хотели сообщить, что ты заболела.
— Это запрещено.
Мария подсела к столу и безучастно молчала, пока не увидела газету, которую Джон читал за завтраком. Она спросила, кто ее принес и не было ли еще и писем, внимательно просмотрела газету, но ничего не обнаружила.
— Обыкновенная газета. Называется «Общественный вестник». Я решил, что тебе по службе положено ее получать, — сказал Джон. — Она торчала в двери, когда я утром выходил в коридор. — Он показал в сторону уборной. — А может, это рекламный экземпляр, чтобы мы потом на нее подписались?
— Как будто у нас есть на это деньги. — Тереза быстро взяла у Марии газету.
В дверь позвонили. За детьми пришел комендант.
— Вот, убедитесь, — воскликнул он, увидев Марию. — Все в полном порядке. А если бы я на самом деле вызвал врача? Вам бы пришлось раскошелиться, да и врач бы только рассердился. — Он взял детей за руки. — Надо быть послушными, — сказал он, — всегда надо быть послушными.
Придя на службу, Мария никого не застала в кабинете. Горы папок с делами, возвышавшиеся вчера на столе, были убраны, все выглядело так, как тогда, в первое ее посещение. Она села за письменный стол и стала ждать. Было странно сидеть вот так, без дела, без пользы, и рассматривать вещи, недоступные взору горожан, потому что в Учреждение обычные посетители не допускались. Марии было совершенно непонятно, куда приходили люди, если они хотели на кого-то заявить — к этому их постоянно призывали плакаты и обращения по радио. Сюда, во всяком случае, не приходил никто. Здесь были только комнаты, дела да чиновники.
«А еще — городской герб», — подумала Мария. Зазвонил телефон. Звонил аппарат, стоящий на письменном столе бригадефюрера. После одиннадцатого звонка телефон замолк. Вскоре зазвонил телефон на столе Марии. Она досчитала до семи и сняла трубку.
— Алло, — помедлив, отозвалась она.
— Ну, наконец. — Это был бригадефюрер. — Вы пришли с опозданием.
— Я уже давно сижу здесь и жду.
— Если впредь меня не окажется в служебном кабинете, потрудитесь спуститься в мою комнату в подвале, — грубо сказал он.
— Я этого не знала, — возразила Мария. — я…
— Вот оно что. А вам не кажется, что от служащих Учреждения естественно ожидать, что они станут разыскивать своего непосредственного начальника, если у них вдруг не окажется работы? — прервал он ее. — За это вам платят.
Мария попыталась извиниться.
— Я прошу снисхождения у господина бригадефюрера, ведь я приехала с Севера, а там все всегда запрещалось, кроме того, на что было прямое разрешение. Даже снять трубку я сначала не отважилась; я обязательно наверстаю упущенное время.
— Хорошо, хорошо. — Голос бригадефюрера зазвучал дружелюбно. — Жду вас у себя.
Мария подумала о фотоэлементах, преграждающих дорогу, но он уже повесил трубку. Она вышла в коридор и долго шла по нему, пока не добралась до поворота. Там начинался спуск в подвал. Фотоэлемент был отключен, открыты были и две следующие двери. Рыжеволосая женщина, которую Мария видела здесь вчера, вышла ей навстречу, бросив на нее презрительный взгляд. Ее сопровождали грузчики с большими коробками. Женщина отдавала приказания движением руки и кивком головы. Мария почтительно поздоровалась, прижалась к стенке, затем проскользнула на склад. И там она увидела нескольких рабочих, выносивших из помещения коробки. Она попыталась разминуться с ними, заблудилась среди полок и в конце концов вынуждена была спросить у одного из них, как ей пройти к жилым помещениям чиновников.