— Оставь газету, — сказала Тереза, подойдя поближе.
— «Барачные ведомости». — Мария показала заголовок Терезе. — Стало быть, это вовсе не слухи.
— Какие там слухи. Иначе власти не запрещали бы хранить эту газету.
— Кто ее сунул нам под дверь? И почему?
— Наверно, опять тот парнишка, который приходил сюда, когда ты лежала в горячке. — Тереза взяла газету и сложила ее несколько раз. — Он хотел поговорить с тобой, но мы сказали, что не можем тебя добудиться. Когда он ушел, Джон обнаружил такую же газету под вешалкой.
— А где та газета?
— Мы ее сожгли. Сразу сожгли.
— Сожгли? Не дав мне посмотреть?
— Джон просмотрел газету.
— Знаю я, как он читает газеты.
— Успокойся же, что ты волнуешься из-за клочка бумаги? Там были сплошные политические лозунги и призывы к сопротивлению. Представь, если у нас такое найдут.
— Дай мне посмотреть этот номер, — сказала Мария. — Ведь должна быть какая-то причина, что газету кладут нам под дверь.
Тереза неохотно протянула ей листок. Мария не нашла в нем ничего, что бы бросалось в глаза, кроме некролога на последней странице. Кто-то обвел его красным карандашом. Мария внимательно прочитала текст. Имена умерших названы не были, но их внешность была описана довольно подробно, поэтому Мария сразу подумала, что речь идет о тех двух парнях с Садового.
— Прочитай вот это, — сказала Мария.
Тереза отвернулась.
— Не хочу. Не хочу знать, что там написано. Давай сожжем ее. Хранение таких изданий запрещено. Есть вещи, которых лучше просто избегать. Когда мы въезжали сюда, комендант сказал, что нам выпала удача, какая бывает раз в сто лет, при условии, что мы будем вести себя тихо.
— Да-да, — задумчиво произнесла Мария. Она открыла дверь в комнату, подошла к столу, затем к окну, снова вернулась в прихожую. — Если мы будем вести себя тихо. А значит, не задавать никаких вопросов?
— Мария, нам нужно продержаться. Вот потом, когда-нибудь, не знаю, когда, мы сможем, наверное…
Да, пожалуй, все слишком просто. Надо молчать и жить. Вот только для чего жить? Она спросила мальчишку-газетчика о Роланде, он был единственным в этом городе, которого она знала, и как раз похожий на него парнишка приносил «Барачные ведомости». Что означал этот помеченный карандашом некролог? Смысл некролога известен только убийцам. Или кому-то еще? Да, мальчишка-газетчик. Она столкнулась на улице именно с ним. Это произошло случайно? Или это значило, что убийцы все время были неподалеку от нее, постоянно начеку. Повсюду. И некролог ей послали, чтобы дать знать: мы рядом. Ты у нас под колпаком. Нам известен каждый твой шаг, молчи, иначе…
— Да, сожги ее, — сказала Мария и отдала газету Терезе. — Сожги.
Полковник Геллерт
Бомба взорвалась как раз в тот момент, когда Мария выходила из супермаркета, расположенного в одном квартале от ее дома напротив «Закусочной Чарли». Раздался оглушительный хлопок, полетели в воздух камни, обломки кирпича, куски металла от обшивки автомобилей, припаркованных поблизости, завизжали тормоза, а потом на мгновение воцарилась тишина. Облако пыли поднялось над улицей и на время милосердно укрыло картину катастрофы.
Постовой, дежуривший на ближайшем перекрестке, бросил взгляд на часы, сунул в рот свисток и сорвался с места. Крики и вопли, как по команде заполнившие улицу, заглушили пронзительные трели свистка. Пыль постепенно осела. В «Закусочной Чарли» снесло весь фасад, сквозь огромную дыру было видно, что взрыв разметал все внутри, до самой последней стены, даже дверь запасного выхода взрывная волна сорвала с петель. Взрывом задело и соседние дома. Разбитые стекла, вырванные оконные переплеты и люди, что-то кричавшие, высунувшись по пояс из окон.
Мария сидела на тротуаре. Поначалу она ничего не почувствовала. Сумочку и продуктовую кошелку вырвало из рук, и, описав высокую дугу, они отлетели далеко в сторону. Яблоки и сахар, перемешанные с чьей-то кровью, покрывали асфальт между перевернутой детской коляской и кучкой тряпья — тем, что когда-то звалось Милли.
Подошел полицейский, склонился над Марией, затем помог ей подняться.
— Все в порядке? — спросил он.
Мария кивнула и показала рукой в сторону Милли. Из-под коляски донесся крик ребенка, и Мария мгновенно поняла, почему Милли уже больше не встать и не опереться на ее руку. Взрывом ей снесло часть лица. С правой стороны в черепе зияло отверстие, проделанное обломком кирпича или куском металла. Мария вдруг почувствовала боль в левой ноге. Она снова опустилась на землю, увидела проступившую кровь, осторожно стащила чулок с задетой осколком ноги и перевязала ее выше колена. До нее по-прежнему не доходил смысл происшедшего. Мария машинально собрала остатки продуктов, высыпавшихся из кошелки, потом мелкие предметы, выпавшие из ее сумочки, и поискала глазами кошелек. Она протянула к нему руку, но мальчишка лет десяти — двенадцати опередил ее.
— Это мой кошелек, — сказала она и схватила его за рукав.
— Нет, мой, — закричал мальчишка и вывернулся из ее рук.
Сразу с нескольких сторон донеслись звуки сирен. Полиция. Скорая помощь. Мария побежала за мальчишкой. Автомобиль спецподразделения городской полиции затормозил возле нее. Полицейские выпрыгивали из машины прямо на ходу. Стальные шлемы. Дубинки в руках.
— Это все люди из лагеря, — прокричал мужской голос, — вон удирает один из этих мерзавцев, — и мужчина ткнул рукой в сторону улепетывавшего мальчишки. Все, как по команде, повернули головы в его сторону. — Это все люди из лагеря, — повторил кто-то, задыхаясь от ярости. Забыв об оцеплении, толпа мужчин бросилась за мальчишкой. Тот на бегу отбросил в сторону кошелек, надеясь, что тем самым хоть ненадолго задержит погоню.
Мария опустилась на землю и посмотрела ему вслед. Наконец-то она поняла. Оглушительный хлопок. Осколки. Кровь. Она хотела взять с собой детей, но Пьера было не оторвать от игры. Милли как раз заскочила к ним на минутку и сказала: «Оставь, пусть играет. Я тебя провожу». Откуда-то появился газетчик, тот самый, с которым она заговорила тогда, неделю назад; он нес под мышкой пачку газет, которую положил на ступеньки парадного. Кому нужны теперь газеты? Стали подъезжать машины скорой помощи. В этот миг толпа настигла мальчишку, укрыла его от взглядов, и Мария почувствовала, как в ней поднимается тошнота. Раненые на улице больше не кричали, а только стонали.
Порывом ветра высоко вверх взметнуло песок и пыль. Ветер подхватил несколько газетных полос, лежавших поверх пачки, и вынес их на тротуар. Один газетный лист опустился прямо на Милли.
Нога больше не болела. Она как будто онемела, и Мария присела на тротуар рядом с Милли. Мимо нее пронесли пострадавшего. Полицейские опрашивали всех, кто мог дать какие-то показания. Торопливые движения санитаров, громкие команды — все это происходило где-то далеко от нее, не проникало внутрь.
Кто-то из пробегавших показал на Милли и спросил:
— Убита?
Мария машинально кивнула головой.
— Она стояла вот здесь, — сказала Мария, — там, где должны были стоять дети, если бы… — «И вот все кончено, Милли, — подумала она, — ни водки тебе, ни обносков, зато завтра про тебя напишут в газетах, в одной из этих газет, я прочту тебе вслух».
Мария взяла в руки газетный лист, закрывавший лицо Милли. Это была не газета, а листовка. Организация, именовавшая себя ИАС, брала на себя ответственность за этот и предстоящий взрывы и призывала население к вооруженной борьбе с Учреждениями.
— Милли, это не случайность, — произнесла Мария почти беззвучно, — все было подстроено. Хоть в это и трудно поверить.
Она поначалу думала, что взорвался газ или что-нибудь в этом роде, да и вообще ни о чем таком не думала, и уж помыслить не могла о преднамеренной акции. Мария посмотрела в сторону собора, увидела газетчика, который медленно уходил прочь и уже заворачивал за угол. Голос вдруг снова вернулся к ней.