Такого стыда и позора Петрович в жизни своей не знал.
А тут бюро обкома — о завершении уборочной кампании. У Петровича, как у наиболее сознательного (уборку колхоз давно завершил и даже технику на ремонт поставил), просят, чтобы он перебросил в другой район свои свеклоуборочные комбайны — по свекле область заваливала план. Петрович упирается, технику гробить ему не хочется. Первый секретарь обкома возьми и вверни шпильку:
— Петрович у нас теперь завяз в любовных амурах. Ему не до государственных закупок…
Сказал беззлобно, желая смягчить обстановку, даже как-то по-домашнему, прекрасно зная, что Петрович найдется, — за словом тот никогда не лез. Но не учел состояния председателя, а может, и действительно не знал, до чего его довели «расследованиями».
Петрович побагровел, собрал в кулак все свое самообладание, нажитое за годы председательства. Но, видно, не помогло, потому что вдруг поднялся.
— Это вы здесь завязли в подметных писульках. А я, извините, нет. — И ушел, хлопнув дверью.
Прямо с бюро к врачу. И с ходу вместо «здравствуйте»:
— Подумал. Решил. Согласен. Оформляйте.
Это про пенсию он так. Про заслуженный отдых. Прекрасно понимая, что такого никому не прощают, чтобы кулаком по столу…
Назавтра после бани я отправился к старшему следователю Глотову. В конце концов, когда-то надо и вмешаться. Слишком долго я оставался сторонним наблюдателем и советчиком.
Признаюсь, летел я с намерением все перевернуть, все разнести и встряхнуть, поставить с головы на ноги. Продемонстрировать этому Глотову его несостоятельность, подчеркнуть очевидную бредовость его затеи с Кукевичем, даже с Петей, тем более со Сватовым. Я тогда и предположить не мог, насколько неоригинален в своей наивности.
— Что, думаете, вы здесь первый такой?
— Ну, хорошо, — упорствовал я, стараясь рассуждать со старшим следователем Глотовым «по-государственному», — должна же быть какая-то соизмеримость результата и затрат? Вы получаете зарплату, ваши подчиненные и помощники тоже. Вы отвлекаете от работы десятки людей, которые тоже не на малых окладах сидят, терзаете нервы, мешаете людям заниматься своим делом. Но должно же у вас быть профессиональное чутье… Максимум, чего вы достигнете, — это причините какие-нибудь незначительные неприятности. Затраты на расследование заведомо и с лихвой перекрывают весь ущерб, который могли причинить ваши «подследственные». Дело-то, что очевидно, не стоит и выеденного яйца…
— Ну, насчет «дохлости» этого дела я уже слышал от вашего приятеля. И уже объяснил ему, что «дохлых» дел не бывает. У нас многие так начинают… А потом, глядишь, и набирается.
— Мелочевка же!
— Как посмотреть. Границы здесь очень трудно определить, где мелочевка, а где серьезное. Поэтому границы регламентируются законом, как бы формализуются. Избегаем, таким образом, субъективности оценок. Это уже судьи разбираются в нюансах, в тонкостях. И определяют меру ответственности. Ну, да это их работа. Наше дело — довести следствие до суда.
Старший следователь Глотов так и сказал: довести следствие до суда. Оговорился он или преднамеренно? А может, просто привычно высказал вполне для него обыденное. Но в том-то и сложность, что, когда дело до суда доходит, бывает уже поздно.
В том, что деятельность Сватова и Кукевича в Ути при всех издержках была все-таки благом, я не сомневался. Именно потому никакого недовольства, тем более зависти строительный успех Сватова ни у кого, кроме Федьки, в Ути не вызвал. Здесь сказалось общее понимание того, что только благодаря Виктору Аркадьевичу свершились в деревне перемены и сделано было немало. А главное — деревня ожила! Тем летом все в ней гудело, как в разбуженном улье. В каждый дом к старикам приходили дети с семьями, понапривозили внуков; целые дни стучали во дворах топоры и молотки, повизгивали пилы, да на улицу городские мужики выбрались — то канаву прокопать, то липы вдоль дороги высадить. Дом Сватова, вызывавший лишь удивление у стариков, задел за живое их детей, до сих пор наезжавших лишь гостями. И покатили в Уть грузовики со свежими досками, кирпичом, бетонными кольцами для колодцев, шифером, цементом…
Кто-то из городских вдруг вспомнил, какие знатные здесь места для охоты, и тут же взялся утеплять веранду, пристроенную к дому, чтобы, не стесняя стариков, приезжать сюда уже не только летом, но и в ноябре — декабре. Кто-то и вовсе принялся сооружать себе дачный домик в родительском саду… Да, отношение к Ути менялось. И главную роль здесь сыграл затеянный Сватовым с Кукевичем переворот, пусть и не свершенный по-задуманному, но обеспечивший первый толчок, который переломил в людях, выросших здесь, наплевательское отношение к своей деревеньке. Толчок этот и задал начальное движение, которое теперь уже само набирало скорость и, похоже, было уже неостановимо.