Начальство Анна Васильевна делила на две категории: ОНИ и ФЕДЬКА.
ОНИ — это все, кто стоял выше совхозного бригадира, включая и конторских, и ветеринара, и даже водителя директорского «уазика», они — это те, от кого зависела совхозная политика, кто знал наперед, что надобно делать и чего делать не след, что можно выписывать, а чего не положено, те, кто вправе решать, по скольку ячменя или комбикорма будет выдано за сданное в совхоз молоко и за прополотые свекольные «дялки», кто вправе знать, когда, где и сколько можно косить для личной коровы, когда копать картофель на совхозном поле, а когда выбирать его на личных сотках. Они — это власть имущие, у кого есть, а значит, и имеет смысл просить — коня, машину, талоны на брикет с торфозавода, кто может и имеет право дать или не дать — в зависимости от того, как попросишь, кто знает, сколько и чего давать положено…
ФЕДЬКА — это сам бригадир, как его по старинке, еще с колхозной поры, называли, хотя официально он числился кладовщиком и исполняющим обязанности заведующего, дальним совхозным отделением, к которому относилась и Уть. Ничего не имеющего за душой Федьку Анна Васильевна помнила еще босоногим, знала его пристрастие к даровому угощению и плутоватость, а потому считала шалопаем и ни во что не ставила.
С Федькой у нее были давние счеты.
Как-то, с неделю продергав с бабами свеклу на «дялках», выросшую в тот год «что той горшок», наломав горшками этими спину, узнала Анна Васильевна, что свекла так и осталась на поле не свезенной до самого снега. Повстречав бригадира у магазина за рекой, она прямо на людях ему почем свет и выдала. В хвост выдала и в гриву. На что Федька невозмутимо ответил:
— А хай она гниет, тая свекла. Тебе, Васильевна, вечно бы бузотерить. Деньги за свеклу выписали, сахар выдали, чего тебе, старой, еще треба?
Плюнула старая в сердцах да и потопала, не дождавшись открытия магазина. Но не в Уть потопала, не домой. Пришла на почту и выдала, может, первую в жизни телеграмму. Не одну даже выдала, а сразу две — в область и в район. По телеграмме той много шума было, комиссии наезжали, до самого Нового года начальство трясли. Федька эти телеграммы надолго запомнил. И стал Анну Васильевну своей властью прижимать.
Но с бабой той — где сядешь, там и слезешь…
Жила она в испокон веку заданном самой землей ритме, ровно и безропотно подчиняясь описанной еще Глебом Успенским власти над ней (как и над каждым крестьянином) этой земли и всякой травинки, покорно принимала даже необходимость давить кирпичами жука — все же природа! Но сумела обрести в этой подчиненности и покорности точное и высокое понимание дела, отчего никак не могла признать и стерпеть бестолковой власти Федьки, который не знал ничему в жизни цены, кроме денежной. И шпыняла она Федьку где можно и нельзя, всякий случай используя, чтобы проявить свое к нему отношение — «насовать в штаны крапивы». А уж до того, чтобы просить о чем-то Федьку, она бы ни в жисть не снизошла.
Федька же повода ущемить Анну Васильевну не упускал, используя все возможности, определенные все тем же жизненным кругом, — сено, лошадь, корма, дрова… и все тем же жизненным ритмом: пахать, сажать, растить, собирать…
Пообещает Федька, к примеру, лошадь для посадки картофеля на весь день девятого мая. А даст восьмого, и только с полудня. На праздник к старикам дочки из Минска должны были приехать да старшая с мужем со станции. За день весело и управились бы с картошкой. А тут — что делать? Ладно, соседи помогли. Навалились гуртом, спин не разгибая, рванули засадили сотки до темноты. Но рывок этот непосильный дал себя знать — занедужила Анна Васильевна, слегла. С неделю потом с койки не вставала, ахала, охала, даже свиньям корм Константин Павлович готовил и выносил. Корову доить, правда, он наотрез отказался, пришлось соседку просить. Вот напакостил Федька…
Из ритма, конечно, и случаи выбивали. Как-то ступила Анна Васильевна босой ногой на доску с двумя ржавыми гвоздями — оба ступню и прошили. К вечеру нога распухла, посинела, поднялся жар. Утром Константин Павлович пошел на совхозный двор, взял коня и отвез Анну Васильевну к фельдшеру. Лежит потом Анна Васильевна, перевязанная нога гудит, а она Федьку ругает. При чем Федька? А при том, что в душе у нее он как тот ржавый гвоздь…