Особенно в том, что за нас еще примутся…
Очерк «Промежуточный человек» был напечатан в местном журнале.
Реакция на него была сродни реакции на головешку, которой разворошили муравейник. Не часто на долю очеркиста выпадает такая удача. Мне звонили друзья, незнакомые люди присылали письма, материал обсуждался во многих коллективах — научных, производственных и учебных, его размножали на ксероксах и даже перепечатывали на машинке… Конфликт Дубровина с промежуточным человеком многих задел за живое.
В журнале вышла подборка читательских откликов. Солидные люди с учеными степенями и почетными званиями, к слову, большей частью выходцы из села, увидели за «частным» случаем серьезную проблему. Приводились миллионные цифры миграции сельского населения в город, отмечалась далеко не полная готовность городов к ее накатывающим волнам. Городу попросту не хватает мощностей: жилья, предприятий общественного питания и быта, медицинских, детских, культурных учреждений и что самое важное — культурного, психолого-социального потенциала.
Социологи отмечали, что у выходцев из села (в сравнении с коренными горожанами) более ярко проявляются тяга к собственности, болезненность самолюбия, стремление любой ценой утвердиться, потребность отстаивать свое положение в коллективе и вообще в городе, который, особенно на первых порах, остается для них чужим.
Говорилось и о том, что недостаточная подготовленность сельских мигрантов к жизни в городе неизбежно отражается на качестве их работы.
Таким образом расставлялись акценты. В общих чертах все сводилось к тому, что не сама по себе деревня виновата в возникающих сложностях. И дело не в том, откуда человек пришел, а в том, с чем он пришел. И за чем, одно дело идти к чему-то, совсем иное — от чего-то бежать, выражая при этом свое пренебрежение. В этом пренебрежении и заключается заведомая порочность.
Вопрос, от чего именно бегут сельские жители, оставался за рамками разговора.
— Все вы толчетесь внутри замкнутого круга, говорите не столько о явлении, то есть о причинах, сколько о проявлении, то есть о следствиях. — Геннадий материалы дискуссии читал со вниманием.
Проявления тем не менее мешали спокойно жить…
Вся активная реакция общественности и в сравнение не шла с той бурей, которая обрушилась на меня со стороны начальника вычислительного центра. Предостережения Геннадия оказались провидческими: за меня принялись.
Первым делом Анатолий Иванович мне позвонил.
Энергии на том конце провода излучалось столько, что мой видавший виды, перевязанный изолентой аппарат, казалось, вот-вот задымится.
Мембрана бешено колотилась, извергая шквал оскорблений, обвинений и проклятий. Вспоминалось все. И моя личная дружба с Дубровиным, граничащая, как нетрудно догадаться, с алкоголизмом. И моя профессиональная ограниченность, граничащая, как нетрудно заметить, с тупостью и идиотизмом. И черная зависть, которую я испытываю (не могу не испытывать) к его деревянному телефону и белым «Жигулям», — даже к двум белым машинам (личной и служебной), которых у меня нет и быть не может в силу указанной профнепригодности, даже к его детям, — у меня дети, как нетрудно предположить, учатся хуже и болеют чаще, в силу их «городской рахитичности»…
Но это была лишь увертюра. Первый и необдуманный шквал.
Дальше пошли вполне обдуманные письма и даже телеграммы в инстанции. С просьбой оградить начальника от нападок участников дискуссии и их собутыльников, которыми (несомненно) являлись все, кто на очерк откликнулся. К слову, почти каждому из них были разосланы на официальных бланках не вполне официальные письма с полным джентльменским набором замечаний по поводу их профессиональной непорядочности и некомпетентности…
В конце концов Анатолий Иванович подал на меня заявление… в народный суд. Намереваясь привлечь к ответственности за преднамеренное оскорбление печатным словом.
Рассказывают, что судья внимательно изучил материал с отчеркнутыми красным фломастером местами, тяжело вздохнул и посмотрел на искателя справедливости испытующе.
— Доказать, что все это написано именно про вас, положим, вы сможете. По некоторым личным приметам… Но стоит ли вам это доказывать? — В том смысле, что доказательство такое было бы совсем не в пользу пострадавшего. — Может быть, лучше для вас посчитать этот очерк обобщающим?
Анатолий Иванович, немного подумав, согласился.