Действительно, не очень зависело. За развал Федькиной работы Петра Куприяновича с должности, обеспечивающей ему благополучие, ведь никто снимать не станет. Всегда можно сослаться на объективные трудности. Требовать с Федьки каких-нибудь значительных результатов Петр Куприянович не может, не обеспечив ему для этого всего необходимого. Но и с него самого не особенно могут требовать, не давая ему всего необходимого. Дергать могут, отчитывать хоть на весь эфир… А снять с работы? Только если он взбрыкнет, в чье-то положение не войдет, проявит вдруг вздорность характера… Или если случится что-то из ряда вон. Криминал, аморалка, скандальная история, да еще с оглаской, — вроде той, что с Виктором Васильевичем, погоревшим на приписках, произошла…
— Зависимость всегда носит двусторонний характер, — говорил Геннадий. — Ничего не давая Федьке, не обеспечивая ему возможности добиваться приличных результатов, Птицын оказывается от него в зависимости. Ведь, помогая дело волочить, Федька тем самым помогает и ему продержаться. Одной веревочкой они повязаны…
— А результат? — упорствовал я. — Смотрят-то на результат.
— Ты моего шефа помнишь? — Геннадий вздохнул. — Его что — результат интересовал? Был бы человек хороший — это раз. И было бы все тихо. Это два.
Еще до ссоры Дубровина с Осинским я как-то взялся тому порекомендовать одного нашего однокурсника. Отличный специалист, он когда-то уехал в Москву, а теперь по личным обстоятельствам (старики родители совсем плохи стали) вынужден был вернуться в Минск. Геннадий от участия в протежировании отказался. И я пошел сам. Начальник, все выслушав, сразу повел меня к директору НИИ. Помочь с трудоустройством тот взялся охотно. Тем более что брал человека не к себе. Когда дело в принципе было уже решено, я сказал, обрадованный успехом:
— Право же, вы не пожалеете. Он и действительно замечательный специалист.
Директор поморщился, как от зубной боли. Я смутился.
Уже в коридоре Осинский мне все объяснил:
— Кому он нужен, ваш «замечательный специалист»? С ними только заботы. То подай, это обеспечь. А потом еще выступать начнет, умничать… «Парень хороший, помочь надо, человек свой» — это аргумент. Об этом и говорить надо.
Федор Архипович в этом смысле был человек хороший. Выступать не начнет. Требовать не станет, тем более умничать. Дело будет волочить и удобным окажется вполне, пока…
Пока все будет тихо, пока не случится скандал. Вроде того, давнего, с телеграммой…
Скандала под своей «крышей» Федька, наученный горьким опытом, боялся с тех пор больше всего. Однажды, впрочем, он чуть опять не произошел. Все из-за Геннадия с его характером, с его упорным нежеланием считаться с обстоятельствами.
Сено на неудобицах Анна Васильевна с Константином Павловичем, как, впрочем, и вся деревня, заготавливали, несмотря на запреты. Правда, делали это украдкой: прокашивали лишь плешины, незаметные с дороги, убирали траву побыстрее, таскали ее, даже не досушив, тайком — мешками и все больше на себе: ни с тачкой, ни с лошадью незамеченным не останешься.
Вконец возмущенный такой несуразицей, Геннадий как-то и предложил старикам сушить траву на его участке, здесь же и собирать сено в стожки. Анна Васильевна предложение доцента приняла, сразу смекнув, что у него они не отымут.
И вот однажды Федор Архипович, наехавший в Уть все с тем же намерением — показать Дубровина кому-то из районных дружков, увидел нашего доцента… в трусах и сандалиях… обливающегося потом… тянущего тачку, нагруженную ворохом свежескошенной травы и подталкиваемую сзади Анной Васильевной в паре с Константином Павловичем.
Непристойность и срамота происходящего Федора Архиповича потрясла. Он сидел верхом на своем персональном мотоцикле, смотрел на эту троицу ошарашенно и даже забыл заглушить мотор. Такого от Дубровина он не ожидал. И дело не в облике. Этим горожанам все позволено, даже расхаживать среди белого дня в одних трусах. Дело и не в хищении, которое Дубровин в качестве соучастника совершал, не в попрании строгих правил средь бела дня… Дело в умопомрачительной неприличности самого занятия: тянуть тачку, имея вузовский диплом и в придачу диплом кандидатский.
Своим недостойным поведением Геннадий его, Федьку, в глазах районного товарища прямо позорил.
Увидев Федьку, да еще с каким-то начальником, Анна Васильевна всплеснула руками, ахнула и, по-детски пригнувшись, кустами побежала к дому. Константин Павлович, тоже изрядно струхнувший, с досадой плюнул, но никуда не побежал, а встал в стороне, опустив руки по швам и всем своим видом демонстрируя непричастность к преступлению.