Лианн села за руль, муж опустил голову.
— Рада снова видеть чету Харвуд, — с улыбкой проговорила Джина, провожая нас к столику. Из двадцати столиков в этот час были заняты только три.
Это была полная женщина лет шестидесяти. Ее ресторан славился в городе и за его пределами своей великолепной кухней. Подали минестроне, овощной суп по-милански.
— Ты сказал своим родителям, когда мы приедем за Итаном? — спросила Джан.
— В половине девятого, может, чуть позже.
Она потянулась левой рукой за солью — в правой у нее была ложка, — рукав скользнул наверх, открыв забинтованное запястье, и задумчиво проговорила:
— Ему у них действительно хорошо.
Это прозвучало как уступка, если вспомнить ее слова о моих родителях, произнесенные совсем недавно.
— Да, — кивнул я.
— Твоя мама энергичная женщина, — продолжила Джан. — И выглядит моложе своего возраста.
— Да и отец еще хоть куда.
— Вот и чудесно. — Джан помолчала. — Так что если со мной… что-то случится, ну или с тобой, они помогут.
— Что такое с нами может случиться, Джан? А почему у тебя забинтована рука?
Она поспешно одернула рукав, оставив ложку в тарелке.
— Ничего. Просто порезалась.
— Дай посмотреть.
Я потянулся через стол, схватил ее руку и приподнял рукав. Запястье было плотно перебинтовано.
— Что это, Джан?
— Отпусти меня! — выкрикнула она, высвобождая руку.
Люди за соседними столиками посмотрели в нашу сторону. Джина, стоящая у входа в зал, тоже.
— Успокойся, — тихо произнес я. — И объясни, что случилось.
— Ничего не случилось. Я резала овощи, и нож нечаянно соскользнул. Вот и все.
— Когда нарезаешь овощи, можно порезать палец, но как нож мог соскользнуть так высоко, к запястью?
— Клянусь, все было именно так. — Джан смутилась.
— Дело в том, что в последнее время я… я сильно о тебе беспокоюсь.
— А чего беспокоиться? — пожала плечами она, доедая суп. — Все в порядке.
— Потому что… люблю тебя.
Мы перешли ко второму блюду. Джан дважды пыталась заговорить и замолкала. Наконец решилась:
— Понимаешь, иногда мне кажется, что вам с Итаном без меня было бы лучше.
— Что за чушь ты несешь?
Она не ответила.
— Джан, скажи честно, почему в последнее время тебе лезут в голову такие мысли?
— Не знаю, — ответила она, сосредоточенно глядя в тарелку.
Бывают в жизни моменты, когда чувствуешь, что земля проваливается у тебя под ногами. Например, когда кто-то из близких неожиданно оказывается в больнице, или когда тебя вызывает босс и сообщает об увольнении, или когда ты в кабинете врача, а он смотрит твою карту, качает головой и предлагает сесть.
Мне показалось, что наступил именно такой момент. С моей женой что-то случилось. Она больна. Видимо, произошел какой-то сбой в организме.
— Неужели ты думаешь о самоубийстве?
Она едва заметно кивнула.
— И как давно это у тебя?
— Около недели. И я не знаю, почему мне лезут в голову подобные мысли и как от них избавиться. Я вдруг почувствовала себя обузой, якорем, который тащит тебя на дно.
— Ужас. — Я погладил ее руку. — Но, наверное, есть этому какая-то причина?
— Понятия не имею.
— Может, на работе… Лианн довела тебя до ручки? С нее станется.
— Ну с Лианн… с ней, конечно, трудно ладить, но я приспособилась. Не знаю, что со мной происходит.
— Тебе нужно показаться доктору.
— Даже не хочу об этом слышать.
— Поговоришь, расскажешь о своем состоянии. Что тут особенного?
— А то, что он сразу упрячет меня в психушку. Думаешь, я не знаю, как это делается?
— Почему обязательно в психушку? Просто он…
К нашему столику приблизилась Джина.
— Значит, ты решил от меня избавиться? — спросила Джан, повысив голос. — Навсегда?
— Извините, — сказала Джина. — Можно подавать десерт?
— Не надо, мы сейчас уходим, — зло произнесла Джан, отодвигая стул.
Глава четвертая
Этой ночью я долго не мог заснуть. По дороге домой пытался поговорить с Джан и перед тем, как лечь в постель, тоже, но она не желала ничего обсуждать, особенно визиты к врачу.
Утром, удрученный, невыспавшийся, я поставил автомобиль на стоянке газеты «Стандард» и понуро поплелся ко входу, чуть не врезавшись в человека, загородившего мне путь.
Это был огромный детина, метра два ростом, белокожий, с бритой головой, в черном костюме, черном галстуке и белой рубашке, из-под воротника которой выглядывала тюремная татуировка. На вид ему было лет тридцать. Костюм шикарный, не хуже, чем у Обамы.