И лишь старуха, засевшая с темном уголке, тихо посмеивалась, держа в руках заржавевшие спицы, на которые нанизывала почерневший бисер. Она-то знала, что так и будет, но не думала, что дойдет этого. Они снова встретились: этот светловолосый ублюдок и она – костлявая сука. Вот только в этом поединке она не проиграет. Булимия с каждой убитой душой становится сильнее, умнее и изысканнее. На этот раз в ее списке был такой пункт, и она знает, на какие болевые точки надавить, чтобы победить. Она не проиграет ему вновь.
Булимия – это больше, чем просто пищевое заболевание. Она не вылечивается. Даже те, кто якобы победил ее, каждую ночь просыпаются от собственных криков. Каждую ночь им снятся кошмары, что она вернулось, а отражение в зеркале вновь и вновь приобретает секундное уродство.
Но Оля верила, надеялась, цеплялась за протянутую руку светловолосого юноши и благодарила судьбу за то, что он есть.
А вера, как известна, способна на многое. Особенно, когда она – это светловолосый ангел с крыльями из собственной бездны.
***
Люди, способные любить себя – сильные и действительно счастливые, ведь сейчас такой дар – большая редкость. Особенно, когда с самого детства тебя постоянно с кем-то сравнивают, к чему-то ведут и чего-то ожидают. Так и с Олей: за все это время никто из родителей не додумался попросту заглянуть в комнату к маленькой девочке, поговорить, так, ни о чем, но о многом. Нет. Вместо этого, если разговор и заходил, то всегда сводился к одному: учись, стремись и тогда, быть может, ты станешь счастливой, не такой как мы. Вот только кто знал, что маленькая рыженькая девчушка видит счастье иначе, по-своему: в нем нет успешной работы за границей, выгодных друзей и удачных партнеров по бизнесу. Вместо этого она всегда мечтала о том, чтобы у нее была дружная семья. Не видимость таковой. Настоящая, живая и любящая: где люди общаются, смеются, говорят о погоде и смотрят нелепое кино вместе. Где тебе не тычут на твои недостатки, где никто не тянет поводок на себя, где и вовсе нет этого самого «намордника счастья». Ей хотелось слышать колыбельную перед сном, а не придумывать себе сказку самой. Она мечтала о заботе, но вместо этого жизнь научила видеть спасение в мягких игрушках – ее маленьких защитниках от напастей.
Вот только раньше монстр был куда мельче и безобиднее: небольшой комок черной шерсти, который изредка покалывал в области сердца. И, если когда-то его можно было придавить мизинцем, то теперь и руки по локоть будет мало. Заразе, как известно, свойственно развиваться, когда корень не лечится. Когда обычная простуда спускается на самотек, а после перерастает в двухстороннее воспаление легких. С тех самых пор Оля и забыла, что такое, когда легко дышится, когда тебя обнимают и когда попросту любят. А было ли это когда?
Говорят, что каждый любит по-своему, но с каких пор любовь имеет параметры? С каких пор показывать свои эмоции – плохо? Но именно так и думали родители девушки, постоянно заботясь о мнении окружающих. Изо дня в день вместо слов утешения или поддержки, она слышала: «Не кричи, соседи услышать», «не смейся, а то соседи начнут жаловаться», «говори тише», «некультурно, неприлично, нельзя так, не так, не этак».
А ведь она попросту хотела говорить, делиться секретами, ходить в кино и попросту улыбаться, но вместо этого перед ней была картинка идеальной семьи. Здесь нет любви, но есть забота о мнении окружающих. Если и отдельная ячейка для недостатков. А вот там, в комнате, где живет одинокая Яло, есть и еще один сундук, скрывающий в себе много тайн. В нем лежат стопки белых листков, на которых остатками грез написаны оскорбления, которые она слышала от них, самых родных людей. Они не замечали этого, говорили в порыве эмоций, а потом попросту забывали, даже не заботясь о том, чтобы заглянуть в комнату к дочери. И, быть может, на одну слезную ночь стало бы меньше.
Оля ненавидела плакать, считала, что это удел слабаков, но не могла с этим бороться. И, кто знает, с чем это связано: со слабостью духа или, быть может, с тем, что спицы, некогда вставленные меж ребер, вот-вот достигнут сердца? Каждый раз, обещая себе больше не плакать, она из ночи в ночь утопала в собственной слабости, заглушая всхлипы никчемностью. И надеялась, что когда-нибудь сможет набрать ванну из собственных осколков и утонуть, оставив после себя ничего. Ей просто хотелось, чтобы после смерти о ней все забыли, будто бы ее и не было вовсе. Будто бы она – сбой системы, побочное звено, которое, как правило, обязано быть заменено на новое, совершенное и ничуть не похожее на Олю – рыжеволосую девчушку.