В дверь начинают стучать более настойчиво.
— Кого там черти принесли? — скрипучим голосом произносит старик, хозяин домишка.
За дверью некто пытается ответить:
— Добрый хозяин, не приютишь ли ты пилигрима, спешащего в святые земли?
Старик ворчит, не злобно, но едко и громко:
— Да кому нужны эти святые земли. В такую-то погоду.
— Нужны, хозяин, нужны. Ты открой дверь, приюти путешественника.
— Что ж, коли ты божий человек, греха в моем доме от тебя не прибавится. А если ты разбойник или иной лиходей, то брать у меня нечего, сам убедишься.
Засов тоже старый, как и весь этот дом, покосившийся, вросший одним из углов в землю так крепко, что если найдется сила, готовая оторвать строение от земли, то она унесет с собой только три угла, а этот, северный, оставит как есть.
Но в сильных руках старика замок подчиняется и открывает двери. За порогом, под проливным дождем, стоит человек, не высок, но и не из низкорослых. Потертый дорожный плащ блестит в сумрачном свете лампады, настолько он промок.
— В том доме жили простые люди, двое мужчин, отец с сыном, и их женщины, чьи-то жены, чьи-то матери. Вампир, нашедший у них приют, не собирался никого убивать. В сущности, он даже не осознавал себя вампиром.
Еще ребенком он удивлялся тому, как тяжело ему находиться днем на улице, под лучами солнца. Его кожа сразу же покрывалась страшными волдырями, которые лопались, источая черный гной и зловоние. Он кричал, прятался по подвалам, убегал в лес, где мог долго жить, прячась в звериных норах и питаясь тем, что давали ему растения. Его водили к священникам, пытались лечить травами, заговорами и молитвами. Ничего не помогало.
Он рано осиротел, стал предоставлен сам себе. Родные места пришлось покинуть, слишком многие с радостью сожгли бы его как бесовское отродье. В его же планы не входил ранний исход из жизни. Первый приют ему привычно предоставил ближайший лес. Близилась зима. По утрам на ветках оседал кристаллизованный иней, утяжеляя их и пригибая к самой поверхности земли. К вечеру дул пронзительный ветер, гонящий по самому низу раннюю порошу.
Первые четыре дня голода он вытерпел более или менее стойко. Но на пятый день желудок предъявил ему весь спектр претензий и жалоб. Началось все с устойчивой колющей боли в брюшине, от которой острые иглы спазмов доставали до самого черепа, перед глазами крутили хороводы разноцветные пятна и искорки. Он попытался было перекусить сухими ягодами, которые чудом уцелели на кустарнике, не ободранные зверьем и не сорванные ветром. Ягоды были сильно мороженными и практически безвкусными. Облегчения они не принесли. Он маялся еще сутки, прежде чем зародыш решения, появившийся в его голове утром, не перерос в нечто куда более зрелое. Ему предстояло выйти на первую охоту.
В свое время отец, предпочитавший более привычный людям образ жизни — дневное бодрствование и ночной сон, — не удосужился научить сына примитивным навыкам охотника, как, впрочем, и любому другому ремеслу. Во-первых, он здраво предположил, что тратить время на это не имеет никакого смысла, ребенок с таким странным недугом вряд ли проживет много. А во-вторых, просто не успел, смерть забрала его в ту весну, когда сыну исполнился пятый год.
Поэтому искусству первого из доступных смертным ремесла ему пришлось учиться самостоятельно. На некоем уровне архетипов он чувствовал, что природа наделила его всем необходимым. Он знал, что дичь обладает весьма чувствительными слухом и обонянием. Но еще мать, пока была жива, отмечала не только его болезни, но и абсолютно бесшумную походку. А также отсутствие запаха, который по идее должна была источать его кожа.
А еще он знал, что может надолго входить в некое трансовое состояние. Он не теряет связи с окружающим миром, но при этом при замедлении моторных процессов обостряются всего его чувства. Глаза, в обычном состоянии весьма слабые и болезненные, начинают видеть так, что могут позавидовать многие книжные мудрецы, изобретающие для этого особые трубы, название которых… хм, он и читать-то не умел, так, слышал разные истории. К тому же, обычно слабые, лишенные тонуса, мышцы вдруг чудесным наливаются силой, которая может сохраняться очень долгое время.