Ян повернулся к Бруно.
— Мешок, — отрывисто скомандовал он.
Оруженосец протянул хозяину холщовый мешок.
По очереди выуживая из него предметы, Ян перечислял их.
— Мандрагора, кровь младенца, умершего в утробе, девственная плева монахини, ослиные уши, помет нетопыря, медвежья слюна, мед горных пчел и свечи из черного воска.
У Бруно зашевелились волосы на голове. Все это было неизменными атрибутами чернокнижия. Неужели мастер продал душу Дьяволу?
Ян ставил перед собой коробочки и мешочки с колдовскими ингредиентами, и они исчезали, всосанные в пол.
— Патриархи довольны твоими приношениями, человек. Осталось только одно. Окропление!
Ян молча кивнул. Едва ли он долго колебался. Ему заведомо был известен ритуал аудиенции. Все давно было решено, взвешено и подготовлено. Осталось лишь доиграть инсценировку до конца.
— Прости, Бруно, ты не должен был знать об этом, — произнес он напоследок.
Верный оруженосец так и не понял до конца смысл сказанного его мастером. Ян рывком встал с колен на ноги, рука выхватила меч, тело совершило полный оборот. В цветном свете тусклым проблеском мелькнуло лезвие меча. Бруно даже не успел отшатнуться. Миг он стоял, широко раскрыв глаза и рот. Пол залила темная кровь. Две половины человека с глухим стуком упали на землю.
— Окропление принято, человек. Ты можешь говорить с Патриархами.
Что было потом, имеет смысл лишь в устах посвященного.
Каждый раз, вспоминая выражение лица верного Бруно в тот последний миг, Шерхан ежится от приступа ужасного холода. Это было потому и чудовищно, что необратимо. Как и любая истинная красота, прошлое не терпит исправлений, раз и навсегда принимая ту или иную форму. У прошлого нет и быть не может скульптора, способного что-то менять и править. Это только будущее имеет шанс, как портовая девка, прогнуться под наши желания и стремления. И то в редких случаях. Времени, чтобы понять эту истину, у Шерхана было предостаточно. Тогда же он был способен поднять руку даже на незыблемый порядок мироздания.
Голос Отца-Настоятеля был полон металла, из которого можно было ковать пыточные клещи:
— Таким образом, в поисках мести, и субъективной справедливости ты стал одним из нас. Каинитом.
— Да.
— Ты разочаровался в своем выборе?
— Нет.
— Но ты недоволен?
— Я был недоволен тогда и остаюсь противником многих наших законов теперь. И этого уже не изменить.
— Когда последний раз ты утолял голод естественным путем?
— Это было очень давно, святой отец.
— Ты знаешь, что идти против природы явлений — страшный грех? И что за наказание следует при этом?
— Я вполне осведомлен обо всех тонкостях процессуального кодекса нашей церкви. Не утруждайте себя лишними словами.
— Ты всегда был дерзок с нами, таким остался до сих пор. Это всегда отличало тебя от других.
— Я могу расценить это как комплимент?
— Нет. Ты возмущаешь наше спокойствие. Прежние Отцы находили в себе силы терпеть тебя, но я придерживаюсь иного мнения. Прошли те времена, когда мы могли диктовать свою волю людям, не боясь агрессии с их стороны. Сейчас иные времена. Мы — уже не всесильные охотники, они — не трусливые жертвы. Как никогда мы близки к тому равенству, что с одной стороны примирит нас навсегда, а с другой утопит нас в крови междоусобицы и ввергнет в забвение. Я считаю, сейчас не то время, когда каиниты могут позволить себе мириться с вредоносной для нас инициативой и инакомыслием. А это — твои основные пороки.
— Даже будучи по их сторону Барьера, я не пресмыкался и не гнул спины. Почему я должен преступать свои принципы сейчас?
— Такова воля большинства Патриархов.
— Пусть они скажут мне это в лицо. Когда-то они дали мне почувствовать сладость Перерождения. Пусть же и горечь отлучения будет дана только ими.
— Дерзость! Сплошная дерзость!
Отец-Настоятель отвернулся от Шерхана и обратился к другим присутствующим:
— Вы видите сами, насколько противоречит поведение Шерхана нашим нормам и порядкам! Неужели же вы будете глухи к предупреждениям Патриархов?
В своих молитвах каиниты по привычке употребляли слово «бог». Но это был другой идол, нежели тот, кто диктовал иудеям слова их главной книги. Они молились на ином языке, иконы содержали иные портреты. И образы эти были ликами чудовищ Геенны.
Со своего места поднялся один из импровизированных судей.
— Я хочу сказать только одно. Сейчас мы все стоим на пороге больших перемен. Давно уже наша воля не так крепка, а сил хватает едва ли на поддержание собственных жизней. У нас давно нет Детей. Истинных, а не клонированного суррогата. Наши прямые потомки становятся все более человечными, я имею в виду — они рождаются, мало отличаясь от настоящих людей. Приобретенные родственники мутируют медленно, зачастую гибнут в процессе этого. И, как говорят наши ученые, это вполне естественно. Суду хотелось бы услышать более существенные обвинения в адрес Шерхана, нежели инакомыслие и дерзость. Мы ждем настоящих грехов, настоящей вины. А все сказанное до этого — только лишь протокол. Эти слова верны в отношении любого из нас, даже Вашего Святейшества.