Он знал, что будет не понят. Что натолкнется на открытую злобу и противостояние собратьев. Но другого пути к своей цели он не видел.
Ватек сидел. Его руки лежали на подлокотниках, кисти были расслаблены и свисали с абрисов. Глаза полуоткрыты, лучи света причудливым образом дефрактируют на ресницах, отчего по радужке бегают солнечные зайчики. Тонкие губы плотно сжаты.
Ватек в трансе. Это древняя методика, согласно которой через пути тяжелых тренировок и техник сознание может скинуть оковы физического тела и отправиться в свободный полет, познавая себя и окружающий мир.
Он дышал. Ровно. Одинаково. Восемь секунд на вдох. Столько же на выдох. Эталонная клепсидра, как космический метроном, где-то по ту сторону осознания реальности бросает в бездну секунды. Порции воздуха то входят в тело, проникают из легких в живот, надувают его и заставляют сжиматься анус. И тут же выходят из тела.
И так до бесконечности, до полного расслоения тела и духа. До ощущения свободы мысли от физиологии.
Восемь секунд на полный вдох и столько же на абсолютный выдох. Когда вместе с переработанным углеродом из организма выходит жизнь. А вместо нее зависает тягостная тишина ожидания скорой встречи с вечностью.
Момент полного расслабления. Ничто не туманит внутренний взор, ничто не способно поколебать уверенность в себе. Ничто не имеет власти над сущностью.
Это искусственная смерть, за которой неизбежно следует воскрешение. Это повторение первозданного чуда рождения, которое не имеет смысла вне своей бренности, что значит, что любая жизнь бессмысленна, если она не конечна. Ибо бесконечность жизни, бессмертность, есть высший замысел, путь к которому каждый начинает прежде всего внутри себя. И постижение этого само по себе может быть вполне самодостаточным процессом.
Вдох, на который уходит восемь секунд. Восемь капель воды, упавших на дно клепсидры, восемь нот, прогудевших на одной струне. Восемь секунд на выдох, после которого молчание.
Ватек дышит. И вместе с этим жизнь его сгущается, меняя свое физическое воплощение на чистую энергию духа, всесильного и всезнающего. И в этой трансформации вечность сжимается до атомного объема, становясь всем и ничем в один и тот же момент.
Ватек дышал…
Его мысль пронзала пространство и время, тщетно билась в выстроенную Фелиагом стену, за которой в криосне пребывала Мина. Он витал вокруг тонкой оболочки чужой воли, закрывшей собой тело женщины, и бился об нее, стараясь пробить ее. Но чужая воля была сильна. Это и дар природы, и использование искусственных усилителей. В одиночку Ватек не мог противостоять ей. Но позвать на помощь было равноценно признанию поражения.
Шерхан знал, в чьем лице язвительное прошлое сыграло с ним очередную плохую шутку, как всегда, не вовремя смешав все карты и сделав недавние победоносные планы горстью пепла. Он почувствовал это еще при первом контакте. Слишком ярким был образ незнакомца, чтобы скрыть знаковые отметины, так или иначе представляющие его. Слишком искусственной была грубость проникновения, чтобы быть спонтанной или неумелой. Слишком много было прочих «но» и «если бы».
Но сейчас важно было другое. Ватек не хотел повторения пройденного, новая война с Фелиагом была ему не нужна. Ватек хотел просто поговорить.
Стена, отделявшая его от жены, дрогнула и дала трещину. Из трещины полился густой зеленый туман, внутри которого намечалось сердце молодого вихря. Волны возмущения и агрессии расползались вслед за ним. Ватек отлетел назад и замер. Из тумана за ним рванулись толстые жгуты энергетических щупалец. Они неслись на него подобно стрелам, метя в грудь. Ватек сохранял неподвижность. Его энергетическое тело сжалось, меняя плотность, он приготовился встретить удар. Когда щупальца врезались в него, в пространстве повис звук, так, словно кто-то дернул высокую струну. Ватек едва заметно прогнулся назад, вернул щупальцам их первоначальную энергию, и выстрелил их из своего тела. Те отлетели, провисли, снижая свою скорость, и тут же вновь полетели вперед, увеличив энергию. Шерхан начал двигаться.