Колька, еще посидев, решительно поднялся и ушел. Мороз жал за сорок. Обильно и мощно глядели звезды. Пар изо рта шел густой, гулкий. Укатанная улица – в поперечную насечку от снегоходных гусениц. Дымки еле шевелятся, подымаются вертикально, расширяясь, как кульки – у трубы тонко, выше – шире. Вся деревня в кульках. Шел, думал про Пашку: че ему надо – баба ведь и работящая, и добрая, и ладная. Не поймешь его. В деревне пьет, к бабе ни ногой, а в тайге – переживает, ревнует. Слышал по рации – Паша назначил Рае время выйти на связь, она не смогла, а когда вышла наутро, Паша несколько раз спросил ее жалким и безнадежным голосом: «Где ты была?» Дети у них не заводились. Надо было обоим ехать обследоваться, но не хватало денег, с охотой у Паши обстояло неважно.
Вечером Коля в полусне смотрел телевизор. «И правильно, что ушел, – подумал он, – не поговорить толком, ничего. Спать надо, а завтра за пушнину браться». Часов в двенадцатом раздался негромкий стук в дверь. Коля удивился: «обычно так тарабанят, что дохлого разбудят». Кто бы это? Он открыл: на крыльце стояла Рая.
– Можно к тебе? – На лице странная улыбка.
– Заходи…
Уселась на диван, накрашенная, остро благоухающая.
– Н-ну? – с вызывающей улыбкой уставилась в глаза.
Колька аж вспотел. Надо было сразу не пустить, выгнать или сказать, что в клуб собрался, а он, наоборот, вышел, демонстративно сонный, рубаха навыпуск.
– Ты че гостью-то так встречаешь?
– Чаю, может? – ответил Коля, увязая и протягивая время, лихорадочно думая, что делать, как ее сплавить, не нарушив этикету.
– Ну что?
– Что?
– Иди дверь заложи!
– Щас!
– Да вы че дураки-то такие!
– Да ниче, – раздражаясь, резанул Коля, чувствуя ненатуральность этого раздражения, – у нас знаешь как?
– Как?
– Жена товарища – все. – Коля и вправду считал, что оно себе дороже.
– Ты гляди какой!
Коля встал, сделал движенье к одежде, мол, пошли:
– Иди, я никуда не пойду… К тебе раз в жизни в гости пришла…
– Ты сдурела.
– Я что – не красивая? Что же за мужики-то такие?
– Да я бы с удовольствием, да ты такая женщина, – решил зайти с другого бока Коля, – но Пашка.
– Что Пашка? Пашка в три дырки сопит!
– Когда отсопит, я ему как в глаза посмотрю?
– Ой не смеши! Водка-то есть у тебя? Угощай, Коля!
И вдруг заревела:
– Ведь ты подумай, Коля, вот он три дня как из лесу – ничего не сделано, думала, хоть мужик приедет – помощь будет. Нет. Водка. Водка. Водка. Ой, да че за жизнь-то за такая? Собралися в больницу ехать, сейчас деньги пропьет, еще росомаха его разорила, опять никуда… Давай выпьем, Коля.
Коля расслабился – сейчас выпьем по-товарищески, да спроважу ее.
– Коля, рыба есть у тебя?
Коля вышел в сени, погрохотал мороженными седыми ленками, порубил одного на строганину. Когда вошел с дымящейся грудой на тарелке, Рая, чуть отвалясь меловым торсом, сидела в черном бюстгальтере на диване. Бретельки сброшены с плеч. Литая грудь вздувается невыносимым изгибом, двумя белыми волнами уходит под черное кружевце. Ткань чуть прикасается, еле держится на больших заострившихся сосках. Волосы рассыпаны вдоль щек, в улыбке торжество, темные глаза сияют, ножка постукивает по полу. Коля на секунду замер, а потом ломанулся в сени и заложил дверь.
Уже потом спросил:
– А тебе можно сегодня?
А она со спокойной горечью ответила:
– Мне всегда можно.
И его как обожгло: «Что горожу – у них же с детьми беда».
Рая глотнула чаю, прищурилась:
– А я думала, ты более стойкий. Вот какие вы. Охотнички…
Коля с самого начала ненавидел себя за свою слабость, теперь стало еще гаже. Хотелось, чтоб она быстрее ушла:
– Не пора тебе? – осторожно спросил.
– Не волнуйся, он до утра теперь. Полежи со мной.
К Рае он чувствовал только жалость. Главное, было чувство, что влез в чужую жизнь – не должен он этого ничего знать, ни этого кусающегося рта, ни большого родимого пятна на внутренней стороне бедра. Рая засопела, он начал тоже придремывать. Перед глазами побежала освещенная фарой бурановская дорога. Потом приснилось, как они с Пашкой гоняют сохатого, и вроде Пашка уже стреляет, палит и палит, негромко так и назойливо. Потом еще какой-то стук раздался. Пашка вскочил. В дверь колотили:
– Шубенковы горят!
– Какие Шубенковы? – встрепенулась Рая. Треск продолжался. «Шифер лопается», – сообразил Коля, накидывая фуфайку.
Было сорок восемь градусов мороза. Зарево стояло столбом над деревней, и казалось, горит гораздо ближе. Пашкин дом пылал костром, жар такой, что не подступиться на пятнадцать метров. Вокруг толпа, мужики тащили из бани стиральную машинку, сосед, толстый Петька Гарбуз, стоял на границе участков в трусах и валенках, накинув порлушубок. Откуда-то вынырнула с безумными глазами Рая. Все было обрадовались: значит, были в гостях, значит, и Пашка сзади плетется: «Пашка где?» Кричала не своим голосом, хрипло и негромко.