– Сколько можно мерзнуть, сколько можно леденеть! Холод, холод… да верните же мне мои сны! Верните же сны! Проклятье! Черт!
И он с диким остервенением бросился на черную иглу, которая появилась на том месте, где пропал Чунг.
– Проклятье! – Алеша со всей силы ударил по ней кулаком, разбил его в кровь, но даже не почувствовал боли, так же со всей силы ударил ногой и поскользнувшись упал на спину.
И это падение словно бы поставило точку в его буйстве. Состояние у него было такое, что хотелось плакать, но слез не было.
Он полежал некоторое время, глядя на недвижимое черноту в тридцати метрах над головой – уши его все еще болели от звука который издала ледяная дубина при своем падении.
Потом он поднялся и побрел к темному озеру лежащему у окончания каменного лабиринта. Он подошел к берегу и коснулся рукой черной поверхности, при этом в голове его витали такие мысли: «Сотрется так сотрется! Надоело к черту все!» Без удивления он понял, что это густая дымка зловещие прикосновение которой он мог чувствовать рукой. Он хотел выдернуть руку, потянул ее и тут ощутил, что черная поверхность держит ее в своих объятиях, тогда он потянул сильнее и вытянув немного ладонь увидел, что она облеплена теперь этой вязкой тьмой. Словно маленькие холодные щупальца обвивали его руку.
Он вскрикнул, и не подумав, уперся ногой в эту черноту, словно во что–то твердое, естественно, его нога сразу же была обкручена холодными щупальцами.
В следующий миг его резко рвануло вниз, и Алеша, коротко вскрикнув, начал погружение – да, несмотря на то что поверхность не была жидкой, он не падал, а именно погружался.
Алеша забарахтался, словно тонущий, но только запутался в этой вязкой тьме еще больше, словно муха в паутине.
Он боялся вдохнуть эту черноту в себя, боялся, что она разорвет своим холодом его грудь – уж он тужился, тужился, но наконец не выдержал и вздохнул и одновременно с этим его ноги коснулись твердой поверхности.
Несмотря на то что тьма ощутимо леденила его горло, он теперь дышал часто ибо то, что он вдыхал в себя было до омерзения душно. Подобное можно испытать если плотно закутаться под одеялом и долго лежать так не давая доступа воздуха из вне, только под одеялом тепло, на дне же мертвого моря было холодно.
Алеша сделал несколько шагов, которые дались ему с немалым трудом так как тьма, словно болотная трясина, обволакивала его…
Он остановился в нерешительности ибо ничего–ничего не было видно, тьма стояла кромешная, беззвездная ночь показалась бы светлым днем по сравнению с этой тьмой. Вот он поднял руку и с трудом, преодолевая сопротивление вязкой тьмы, поднес ее к самым глазам, и ничего, ничего не увидел.
– Вот попал. – проговорил он и не услышал своего голоса. " – Что – неужели я теперь призрак?!» – мелькнула паническая мысль. И он заорал громко:
– Помогите!!!
Орал то он громко, но не услышал даже слабого шепота – чернота поглощала все звуки.
– Ничего не видно, как же выбраться то отсюда, – проговорил он вслух; выставил перед собой руку и нащупал гладкую стену, которая под прямым углом поднималась вверх. И он прижался к холодной поверхности черного камня…
Судороги сводили его тело, жалобный крик поднимался откуда–то из глубин груди, где медленно, но неукротимо рос ледяной ком.
Потом он развернулся лицом во тьму, спиной к ледяному склону и осел на корточки. Ничего он не видел, зато от душного воздуха (если конечно то, что он вдыхал, можно было назвать воздухом) у него разболелась голова и ослабли ноги.
Потом он застонал слабо, и вновь преодолевая сопротивление вязкой черноты, вновь поднялся и протянул руки куда–то вверх:
– Чунг!!! – этот крик был поглощен, и вновь он набрал в горло холодной тьмы, собираясь закричать, но эта вязкая трясина залилась ему в рот и обвила своим ледяным дыханьем горло. Алеша закашлялся и сквозь кашель смог прохрипеть:
– Оля…
Тут он почувствовал, что кто–то во тьме взял его замерзшие руки и теперь нежно греет их своим дыханьем… Алеша смог улыбнуться, когда увидел, что тьма стремительно рассеивается.
* * *
И вот он уже видит свои руки, они не во тьме – о нет, теперь они покоятся в ручках Ольги. Она поднесла их к своим губам и усиленно теперь дула.
Увидев, что Алеша очнулся она слабо, измученно улыбнулась и молвила:
– Ты то убежал – во тьме я за тобой не поспела, об какой–то корень споткнулась, лежу плачу… а тут Жар вернулся, меня за собой повёл, я то и обрадовалась, поняла, что он меня к тебе выведет, так оно и оказалось. Нашла я тебя здесь – белый ты весь лежал, инеем покрытый, только лоб у тебя весь расцарапанный был, в крови… Я рану твою уже завязала…
А ведь наступило уже утро и кошмарная ночь осталась позади. Они сидели где–то на дне большого оврага, над которым нависали пушистые ветви древних елей, в разрывах меж которыми белело небо.
Вокруг лежали плотные тени, но все же, после кромешного мрака в который был погружен незадолго до того Алеша, эти тени показались ему необычайно яркими, а еще была Ольга…
Вот появился Жар, он лизнул Алешу в нос и завилял хвостом, зовя хозяина за собой.
– Что ж, пойдем. – молвил юноша. – Помоги мне! – он оперся на Ольгино плечо и приподнялся, голова его закружилась а в глазах побелело – мириады снежинок кружили пред ним.
– А завтрак, – начала было Ольга и осеклась.
– Что же? – борясь со слабостью прошептал Алеша.
– Ты извини меня… в общем я забыла его там, у ели… – произнеся это Ольга потупилась, ожидая Алешиного гнева, однако Алеша и не думал гневаться, он сам смутился и проговорил:
– Что ж ты себя винишь? Я мешок должен был взять… его то там, наверное, снегом занесло, ну я сам словно в бреду….
Тут же Алеша подозвал пса:
– Эй, Жар! Ты умный, да, почти как человек, разве что только разговаривать не умеешь, так вот слушай: выведи нас из леса, но только не к деревне…
Пес несколько раз утвердительно вильнул хвостом.
Алеша улыбнулся и провел рукой по мохнатой голове:
– Вот молодец, все понимаешь! Так веди нас к Янтарному тракту.
Жар вздохнул почти что по человечески, и оглядевшись, выбрал направление и пошел по дну оврага.
Алеша с наслаждением созерцал мир, ибо, после тьмы в которой он побывал, каждая форма, каждый лучик и каждая тень радовали его.
На дне оврага где они шли снег не был глубок и ребята чувствовали под ногами скользкий лед который, словно панцирь, покрывал небольшую речушку.
– Так. – остановился вдруг Алёша. – Мы должны вернуться…
И уже взбираясь по склону оврага добавил одно только имя: «Дубрав» – этого было достаточно и Оля так разволновалась, что даже заплакала:
– …Как же я могла забыть… Что ж это…
– Да ты наверно всё обо мне страдала…
– Да, о тебе, но он же… – она не договорила, голос её дрожал от волнения.
И когда они выбрались из оврага, то Оля, не выпуская Алёшиной руки, даже пошла впереди.
Вскоре нашли они ту просеку по которой бежали ночью, и в утреннем мирно–свежем сиянии она представлялась и милой и пушистой; и, право, так и подмывало забыться, да тут же и пуститься снежками перебрасываться… Но когда они вышли на утоптанную полянку, то вновь стало мрачно, и жутко – снег был плотно утоптан, повсюду темнели большие пятна крови, на ветвях болталась окровавленная шерсть.
– Дубрав! – неуверенно позвал Алёша.
– Дубрав, дедушка миленький, здесь ли ты… – пропела Оля.
Ответ пришёл – то были мужицкие голоса, они закричали:
– Э–эй, кто тут?! – и тут же топот бегущих.