Вошли они в постоялый двор, где сразу бросилось к ним некое лицо, выспрашивая, будут ли они оставаться на ночь, и какой ужин им принести. Дубрав узнал у него, что никакой юноша с девушкой не заходили (во всяком случае – со внешностью Алёши и Оли), и тогда, уже в сильнейшей тревоги влетел в большую залу, где, немалое собрание люда сейчас оживлённо, и очень уютно (ведь крепкие стены защищали и от ветра, и от снега) – обсуждали неожиданную бурю, и всё больше склонялись к мнению, что без колдовства здесь не обошлось; и когда обратился к ним Дубрав, то многие из узнавших его повскакивали, и стали просить, чтобы он усмирил разбушевавшуюся стихию.
– Нет, северные ветры не в моей власти! – как отрезал эти наивные предположения Дубрав. – Но мне надо знать о двоих…
После этого Дубрав подробно поведал им об Алёше и об Ольге, и нашёлся среди присутствующих один человек, который был свидетелем произошедшей на рынке сцены – он начал подробнейшим образом описывать это происшествие, однако ни Дубрав, ни Ярослав уже не слышали этой, с таким воодушевлением начатой истории. Они, вызвав конечно немалое изумление, и ещё один повод для обсуждений – уже вылетели в ночь, в бурю.
– Ну, теперь скорее – к тюрьме! – воскликнул Дубрав. – …Эх, скорее–скорее – опять что–то неладное сердце чувствует; опять опаздываю, что ли… Эх, закружила на старости лет метель… Дай–ка руку, Ярослав, а то разнесёт нас…
Из какой–то подворотни вдруг вырвался тёмный, бесформенный вихрь, он взвыл волком, и метнулся прямо в грудь мальчика – тот перепугался, и в его уже завороженном вихрями да беспрерывными снежными потоками сознании всё перемешалось, и вот уже кажется Ярославу, что все ещё прежняя ночь, что он всё ещё в лесу, и был только громадный, смерть несущий волчара.
Ярослав завопил, бешено дёрнулся и, вместе с ударом вихря, вырвался из рук Дубрава, подгоняемый всё новыми и новыми ветровыми ударами, покатился по улице – вскочил, бросился в какую–то улочку, свернул, повалился… опять бежал, сворачивал, а когда наконец безумие отступило, и он, тяжело дышащий, прислонился к какой–то стене и задрожал в беспрерывном ветровом напоре – тогда он понял, что потерял Дубрава, и с плачем бросился, как ему казалось – в обратном направлении.
А для старца потеря в этой круговерти Ярослава был как новый удар, и он даже остановился, схватившись за нестерпимо ноющее сердце – в вое ветра слышался дикий, потешающийся над его болью хохот.
Но вот Дубрав смахнул минутное оцепененье и, упрямо склонив голову, продолжил движенье вперёд.
* * *
Перед глазами Алеши все еще стояло то расплывчатое желтое лицо, а ноги еще ощущали прикосновение разминающихся словно глина отростков. Но вот лицо преобразилось: желтое сияние исчезло, расплывчатые черты сложились в четкие… Впрочем, Алеша толком и не разглядел это лицо – он с размаху ударил по протянутой руке – что–то зазвенело, пролетело в воздухе и упало Алеше на живот, тут же он дернулся и вскочил – ошпаренный.
Он стоял на ногах и ошалело оглядывался по сторонам. Вот его кто–то взял за руку, он глянул и обрадовано воскликнул что–то невнятное. То была Оля, в глазах ее стояли слезы и она говорила Алеше тихо и нежно:
– Алешенька, видишь – это лекарь… – Она указала на круглолицего, смуглого человека, который отряхивал со своего дорогого сиреневого камзола пролитое Алешей снадобье. – Я уже выпила и мне полегчало: горло больше не болит и кашель из груди не рвется. Зовут его Николас – он чужеземец считается одним из лучших докторов, его Илья–воевода к нам прислал.
Николас тем временем встал и оказался совсем небольшого роста. Это был толстенький и, судя по всему, добрый человек. Он подошел к столу на котором теперь лежала только лишь одна большая сума и стал рыться в ней, приговаривая с сильным акцентом:
– Штош приг–гот–твим ешше ошну шшклянку. – а Алеше он сказал, – вы ляште, и вы, Ошга, тоше ляште.
Алеша на негнущихся ногах прошел к лежаку и беззвучно рухнул на него, он повернулся и смотрел на Ольгу…
Лекарь Николас тем временем смешал в склянке какие–то порошки, налил туда из кувшинчика воды и разогрел над пламенем светильника. В камере разлился приятный аромат целебных трав…
Николас подошел к Алеше и проговорил:
– Пешь, непшоливай тошко боше.
Лекарство было слегка горьким и горячим и как только Алеша выпил его, по телу его пробежала дрожь – такая мгновенная дрожь охватывает человека, когда он возвращается с мороза в жарко натопленную избу – это холод который сидел до того внутри в мгновенье ока прощается с телом и вылетает прочь. Алеша согрелся, успокоился и вновь повернулся к Ольге, которая по совету ра Николоса улеглась теперь на своей лежак.
– Скажи что–нибудь. – попросил у нее неожиданно Алеша.
– Что ж сказать? – удивилась она своим добрым голосочком.
– Говори что–нибудь. – прошептал Алеша.
Однако в это время дверь в камеру распахнулась и вошел Илья–воевода.
Илья первым делом обратился к Николосу:
– Ну что – как наши больные? Как тяжела их болезнь? Скоро ли они выздоровеют?
– О! Мое лекаштво ешть лушее лекаштво, я лешил самого гошударя Романаш… Уше на поправуш…
– Хорошо, спасибо тебе, Николас! – от всего сердца похвалил лекаря воевода и, вытащив из кармана, насыпал ему в ладони целую горсть монет.
Николас поклонился ему в пояс и протянул склянку с порошком:
– Вотш. Рашводите в воде и кипяшите. Кашдый день по штакану…
В это время Алёша подбежал к воеводе и, схватив его за рукав, с мольбой в голосе и со слезами в глазах воскликнул:
– Если вам нас действительно жалко, так прошу: отпустите нас, пожалуйста!.. Поверьте нам, – опустив голову, проговорил Алеша.
– Рад бы поверить, и отправлять бы вас в Белый град не хотел. Есть на то некоторые причины… И выпустил бы, если б не Добрентий …
И вновь леденистой своей, мучительной хваткой вцепился в Алёшино сердце медальон. Порывистым движением юноша схватился за этот неприметный под одеждой нарост на сердце, и, почувствовав леденистый холод, который иглами его через ладонь пронзил, заскрежетал зубами, и вскрикнул:
– Да что мне этот ваш Добрентий, а?!.. И вообще, кто вам дал право удерживать нас, а?!.. Кто вы такие, чтобы человека свободы лишать?!..
Леденистые жала разбежались по жилам, по всему телу – Алёшу уже прямо–таки трясло от злобы, он сжал кулаки и стал наступать на массивного Илью–воеводу. Из коридора глянул солдат, но воевода махнул ему рукой, чтобы не вмешивался. Алёша был уже в шаге от него, и верно толкнул бы, и к двери попытался бы пробиться, на Илья просто положил свою ладонь на его костлявое плечо, и ладонь оказалась такой тяжёлой, что Алёша прогнулся, и, верно упал бы, если бы сзади не подоспела Оля, и не подхватила бы его за плечи.
Воевода возвышался над ними, и вглядывался в них так пристально, с таким изумлением, будто в первый раз видел:
– …Я конечно почти уверен, что вы не разбойники… Но вы очень–очень необычные.. Пожалуй – самый необычные, каких мне доводилось встречать. Чувствую ведь, что какая–то значимая тайна лежит на ваших сердцах…
И тут Илья сделал неожиданное движение, и дотронулся ладонью до того нароста на сердце, который до этого согревала поцелуями Оля.
– Та–ак, без волшебства здесь, стало быть, не обошлось…
– Не ваше дело! – прямо–таки рявкнул Алёша, и, верно даже бросился бы на воеводу, и ударил бы его, если бы Оля не удержала его.
– Алёшенька, миленький, вспомни–вспомни, что говорил…
– Ну да, ну да… – зашептал юноша…