– Ничего и не замышлял! Ну что ты?! Ну не плачь, не плачь!.. Ну что ты на коленях то… Что сердце то разрываешь?!..
– Простите, простите меня пожалуйста… – проговорила Оля…
Девушка действительно чувствовала раскаяние за то, что причинила ему боль, и вот медленно поднялась и отошла обратно, где сидели, во все глаза глядели на неё, Алеша и Ярослав. Жар был по прежнему встревожен – вслушивался в окружающие повозку, живыми тварями завывающие ветровые наскоки….
Минуты на две повозка погрузилась в молчание. Больше всех нервничал Свист – он вздрагивал от этого сильнейшего волнения; то глядел прямо перед собою, то метал по лицам окружающих взгляды в которых пылали самые разные чувства. Он всё силился что–то сказать, да не мог, и только лишь обрывки, заготовки слов вырывались из него; но вот неожиданно он обратился к охранникам:
– Хотите я вам про своё житьё расскажу, а?.. А то вам, наверно, шибко интересно, как это мог до такого состояния пасть человек. Вы то чай, хорошими себя почитаете, а меня мерзавцем?.. – он не получил никакого ответа, и продолжал. – Ну так и есть – за мерзавца… – ещё на полминуты воцарилось тягостное, воем бури скрученное безмолвие. Затем Свист продолжал. – А вот не стану вам ничего про себя рассказывать! Вы вперёд про себя расскажите…
– Сиди и молчи! – угрюмо прикрикнул на него охранник.
– А не стану я молчать! – взвился Свист. – Тягостно мне в молчании сидеть. И я вас прошу: слышите – это великое дело, чтоб Свист что–то у солдат просил. Я у вас прошу, чтобы рассказали…
– Молчи же!..
– А что – рот заткнёте?! Бить станете?! Хороши вы – скованного бить; а вот кабы в лесу повстречались…
– Молю! Молю! Не надо! – Оля с такой мукой взмолилась, что, казалось – сейчас падёт в обморок.
Охранники, чувствовали в её присутствии себя и грубыми и несведущими; хотелось хоть как–то загладить эту, невольно причиненную ей боль, и они действительно начали рассказывать о своей жизни. Оказывается – это было два брата; звали их Никита и Пахом… ну, и в общем – рассказали они самую обычную житейскую историю; как росли, как по лесу бегали, играли (с Дубградских окраин они были родом); какие у них хорошие, трудолюбивые были мать и отец. Рассказывая о своих родителях, братья расчувствовались… Они знали, что и дед их и прадед – все служили в дружинах, а потому, им казалось, что и их судьба предрешена, и были они рады этой предрешённости. Действительно: как исполнилось им двадцать лет, так, уже обученные владением клинком, копьём, а также кулачному бою на родимом дворе, они, сдав экзамены (на которых, помимо прочего, выявлялись и их умственные навыки) – братья получили новые красные кафтаны, и зажили той жизнью, которой жило в то время большая часть государевых воинов. Против ожиданий, жизнь эта не была насыщена какими–либо героическими свершениями, но напротив – текла размерено, хоть и не сказать, что скучно. Доводилось им и дозор на стенах нести, доводилось и именитых гостей иноземных по тракту сопровождать, от разбойников уберегать. Бывали они и в Белом граде, и самого нынешнего государя, Романа–темноокого видели…
До недавних пор и Никита и Пахом рвались в экспедицию, которую учинял один знатный и начитанный житель Белого града; корабельная эта экспедиция должна была сойти вниз по Ологе и дальше, через Тёплое море выплыть в Великий океан, искать острова, которые назывались Радужными, и которые ни раз уже наблюдали купцы, снесённые бурями далеко к востоку (однако же из–за окружающих эти острова сильных течений подплыть к ним так никто и не смог). Государь Роман одобрял эту экспедицию, и выделял к кораблю того горожанина ещё два лучших судна из военного флота; помимо моряков, на всякий случай собирали и воинов, но таких воинов, которые прошли бы весьма трудные экзамены – требовалось далеко не поверхностное знание многих наук, причём особое внимание уделялось географии. Никита и Пахом тщательно к этим испытаниям готовились, уже чувствовали в себе силы достаточные, но тут…
Когда дошли до этого места, голоса братьев притихли, а глаза залучились тёплым, даже и нежным светом – оказывается то чувство, о котором они словно бы и позабыли во всех этих своих военных восторгах, но которое столь естественно для каждого человека – полностью их захватило. Любовь!
Увлечённо, и часто перебивая друг друга, вот что поведали они об этом действительно достойном внимания знакомстве:
– …То было в весеннюю пору. Апрель так и дышал теплом и светом, и мы скакали по поручению в одну деревеньку, как раз по этому тракту… Так благодатно, птицы поют!.. Как вспомнишь, так даже и изумительно становится, что сейчас не весна, что буря так воет… Но вот слышим: кричат – девичьи голоса кричат, на помощь зовут… И, поверьте ли – сразу тут и почувствовали; что они – суженные наши… Тут и геройство нас захватило!.. Да–да – как вылетели из–за поворота, да как увидели, что целая дюжина разбойников у крестьянской телеги хозяйничает, так и понеслись на них…
– Как же, как же – помню! – недобро усмехнулся Свист. – Из той дюжины только трое и уцелели – примчались в наш лагерь, все взмыленные, окровавленные. Всех вы, нелюди, побили, а за что спрашивается? Мы бы у крестьян много взяли?.. Да молочка да маслица на блины потребовалось – а вы, герои – девятерых человек порешили…
– Может, ваши разбойники герои?! – вскинулся на него один из братьев. – Они то дедушку старого связали, в телеге оставили, а сестёр Володу да Тиславу уж в кусты волокли…
Конечно, замечание Свиста пришлось некстати. Ведь, начав рассказывать с таким светлым чувством, они и схватке намеревались рассказать как о подвиге любовью вдохновлённым…
На несколько мгновений вновь воцарилась тишина, а потом вскинул Свист голову, да и воскликнул громко:
– Ну а расскажите–ка что–нибудь такое, чтобы вас жалко стало, а?!..
Братья переглянулись, один спросил:
– На что тебе?..
– А сам не знаю!.. Больно мне, и всё тут!
– Так на что тебе? – ещё раз спросили братья.
– Да так…
Этот простой ответ Свиста прозвучал особенно зловеще, потому что в это самое мгновенье на повозку накатился особенно сильный вал бури, и повозка передёрнулась, затрещала, и, казалось – сейчас развалится, и унесёт их могучая стихия. Вот повозка резко дёрнулась, остановилась – охранники вскочили, кулаками забили к ямщику – едва прорвался его крик:
– Снежный завал на тракте, сейчас ваши конные расчищают…
Тревога не только не проходила, но возрастала с каждым мгновеньем. Братья–охранники почувствовали, что ни Свист в их власти, но они, хоть и с клинками наголо, хоть и закован разбойник – они в полной его власти – и страстно, ради того, чтобы выжить, захотелось им поведать, что–нибудь жалостливое, чтобы сердце его растрогать. И вот наперебой поведали сначала о том, как осенью подобрали голодного щенка, выходили, разным собачьим премудростям выучили; потом – о ястребёнке, которого прошлым летом на загородском поле нашли, крыло у него было сломано – тоже выходили, приручили. И эти звери с нетерпением, волнуясь (ведь такая то буря!), выжидали своих хозяев дома. Поведали ещё и о том, как высаживали у городских стен деревья – яблони, вишни – перешли было на следующую историю, но тут прервал их Свист:
– Зачем же сажали?
– Так вырастут – плоды принесут. Будут два сада: один яблоневый, другой – вишнёвый; там то наши дети порезвятся!.. Да и не только они – всем людям радость – разве ж плохо это?..
Свист задумался, а потом, проговорил вполголоса:
– Вот тут то и затронули вы моё сердце… Так и ужалили, ведь я тоже сад сажал; ведь тоже как и вы мечтал…
– А ещё расскажем…
– Нет, нет – ничего больше не надо мне рассказывать. Достаточно, достаточно уже… Н–да… Зачем же я расспрашивать вас стал?.. Вот дурак то, вот дурак… – он опустил голову, и вдруг резко вскинулся на Олю, прохрипел сквозь сжатые зубы. – Вот, быть может, ты мне поведаешь?.. – тут же оборвался, и с ещё большей мукою проскрежетал сквозь плотно сжатые зубы. – Так ведь не ведаешь ничего!.. Но помоги, помоги мне девушка!.. Как мне жить дальше – того не ведаю…