Свежо предание, да верится с трудом, думал я иногдапро себя. Когда же я начинал говорить о жизни священнического сословия, приводя негативные факты, Прасковья Ивановна переходила на другую тему. Ведь этотвопрос был и остается большим подспорьем для атеистической пропаганды. Очевидно, даже Прасковья Ивановна в жизни церковнослужителей видела «больныеместа». В таких случаях верным щитом для нее былабезупречная жизнь Серафима Саровского, Сергия Радонежского, Иоанна Кронштадского и других подвижников православия. О них и о монастырской жизни нераз рассказывала мне Прасковья Ивановна.И все же для меня осталось тайной, каким образомлюди, уходившие в пустыни, основывали монастыри ивскоре становились обладателями колоссальных денежныхсредств, лесов, пашен, рек и даже деревень.
– О сынок, – говорила, вздыхая, Прасковья Ивановна, – нет прежней Руси... За грехи наши тяжкиенаказал нас Господь. Не слышно теперь колокольногозвона, что когда-то радовал людей по утрам. Это там, вКарховском монастыре, звонили: братия звала к заутрене.А теперь и душу усопшего негде помянуть.
Я слушал эти жалобы, и на память невольно приходилиэпизоды из жизнеописания Иоанна Грозного. Он былчеловеком набожным: совершая казни, заносил именаказненных в поминальные книги (синодики) и рассылалих по монастырям. Эти книги сохранились до наших днейкак интересные исторические свидетельства. Число жертвдоходило иногда до четырех тысяч. Братия поминала ихза особые поминальные вклады, что являлось одним измногочисленных источников богатства монастырей и всейгосподствующей церкви в то время.
О, эта черная страница религиозной жизни русскогонарода и до сего дня держит в плену неверия многиеискренне жаждущие души!
Помню, как однажды, знакомясь со сборником исторических первоисточников, я пригласил Прасковью Ивановну и читал ей об Александровском монастыре (возлеМосквы), где когда-то царь Иоанн IV избрал братию –триста опричников, а князя Афанасия Вяземского возвелв сан келаря. Братию он одевал в черные монашескиерясы и скуфейки, сам взбирался на колокольню и звонилк заутрене, а потом читал и пел на клиросе и долгоколенопреклоненно молился.
Историк Ключевский пишет, что «после обедни, затрапезой веселая братия опивалась и объедалась, царь зааналоем читал поучения отцов церкви о посте и воздержании, потом обедал сам, после обеда любил говорить озаконе, дремал или шел в застенок присутствовать припытках заподозренных» (т. 2, с. 188).
Все это свойственно мертвому христианству. Не удивительно, что Россия за короткое время стала рассадникоматеизма. Теперь мне ясно, что нет большего ущерба делуХристову, чем попирание Его заветов людьми, носящимиЕго имя. Вот почему и тогда со многими доводамиПрасковьи Ивановны я не мог согласиться.
– Уж слишком много ты знаешь... Меньше будешьзнать, лучше будет. Потому за хлебом в очереди стоим,что люди теперь много знают, – отвечала мне почтеннаястарушка. А после, уходя от меня, улыбаясь, говорила: –Мне с тобою поговорить, как чаю попить. Вот посижу утебя – и душу отведу.
Я хорошо ее понимал. Целыми днями она оставаласьдома и ни с кем не разговаривала, кроме как с кошкой дакоровой, которая, к слову сказать, была единственнымисточником ее существования.
Прасковья Ивановна не сделала меня религиознымчеловеком, но научила думать о бессмертии человеческойдуши. Я понял, что человек – великая загадка. Онаизвестна только Творцу.
Жизнь – лабиринт. Но где та стрелка, которая показала бы человеку путь к познанию смысла жизни, путьк познанию Истины? Где та нить, которая могла бы именя вывести к истинной свободе?
Это миссия Бога. Это может сделать только Бог. И япытался понять, почему же Он не открывает этот путьлюдям.
Тогда я еще не знал, что об этом Бог давно позаботилсяи послал на землю Свое живое Слово, ставшее плотью,«полное благодати и Истины». Я не знал, что Евангелие– Божие откровение, данное человекам «как светильник,сияющий в темном месте» (2 Пет. 1:19).Я иногда пробовал молиться, но смысл этих молитв недоходил до моего сознания. Завет Прасковьи Ивановныоставался невыполненным. Многое оставалось для менянепонятным. Но я верил, что придет время, когданеизвестное станет известным.