Оставшись в одиночестве, Алексей ещё какое-то время сидел, привалившись к сараю и бездумно глядя перед собой. Но постепенно первое потрясение отступило, и начали появляться вопросы, на которые у него не было даже приблизительных вариантов ответов. Преподаватели на занятиях по криминалистике и судебной медицине показывали фотографии с чем-то похожим, но не при таких обстоятельствах. Тут же вспоминалось тело в луче фонарика, связанное по рукам и ногам. Опять к горлу подступал ком, накатывали горечь и возмущение, щемило в груди от бессилия изменить что-либо. Нахлынуло сожаление, что разгадку найдёт кто-то другой, что не он покарает злодея, а ему, возможно, никогда не узнать, что произошло с несчастным мальчиком. Терзала иррациональная обида на собственный возраст, нехватку знаний и скудный профессиональный опыт, а за тем пришла твёрдая уверенность, что опыт – дело наживное, главное с профессией он определился правильно: ловить надо гадов. А потом давить.
Мысли прервал телефон, завибрировавший в кармане брюк. Звонил начальник следственного отдела, предупредил, что оперативная группа приедет в течение получаса, ещё раз напомнил, чтобы Алексей никуда не уходил и проследил за сохранностью места преступления. Алексей заверил, что всё понимает и дождётся. После секундной паузы начальник спросил:
– Уверен, что труп криминальный?
– Уверен, Кирилл Александрович. Я, конечно, не эксперт, и опыта у меня кот наплакал, но то, что мальчик не сам с собой такое сотворил – это точно. У него руки за спиной связаны. И ещё, может мне показалось, но…понимаете…– Алексей замялся, подыскивая слова.
– Что?
– Ну, я толком не рассмотрел. Лицо вроде чем-то вымазано. Там темно было, но в свете фонарика вид жуткий. Прям, как из фильма ужасов.
– Ладно, Перов, сиди там до приезда группы. Следователю в общих чертах на вопросы ответишь, а протокол допроса можно и завтра составить. Скажешь, я тебя отпустил.
– Кирилл Алексаныч, а можно мне остаться?
– Лёша, был бы следователь мой, я бы разрешил, но трупы, сам знаешь, чья подследственность. Опера, правда, из нашего отдела будут. Сумеешь напроситься в помощники, дерзай. А нет – ничем помочь не могу. Руководит всегда следователь, запомни. Это тебе информация к размышлению, кем быть после академии. А то я заметил, скучно тебе у нас. Так вот, следователь думает и руководит, а опер бегает и исполняет. Понял?
– Понял, – когда собеседник отключился, Алексей со вздохом опустил телефон.
Появившуюся было мысль, что за полчаса до приезда группы он успеет ещё раз в сарай заглянуть, Алексей отмёл. Вокруг сарая осмотреться? Но естественного света уже явно не хватало даже на поверхностный осмотр: солнце село, и сумерки плавно перетекали в ночь. Школьные задворки, не смотря на наличие фонарей, почему-то не освещались.
Алексей поднялся, снова включил фонарик на смартфоне и, подсвечивая перед собой, направился в обход сарая. С левой стороны обойти строение невозможно, так густо разрослась сирень, но справа, словно вход в беседку, чернел прикрытый ветвями проход. Наверняка школяры за сарай курить бегали, подумал Алексей. А ещё это могло бы быть местом засады преступника в ожидании жертвы. По ассоциации вспомнилось из «Мимино»: «Друг, сюда нельзя. Тут следы!» Вдруг, правда?
Алексей посветил под ноги и вокруг. Плотно утрамбованная земля не хранила никаких отпечатков. Он направил луч фонарика внутрь прохода. На удивление в естественной беседке совсем не было мусора. В чахлом пучке подорожника около стены что-то тускло блеснуло. Алексей наклонился, чтобы рассмотреть. И разочарованно хмыкнул: ничего интересного – всего лишь самодельная пепельница из пивной банки на две трети заполненная бычками. Версия о курящих школьниках подтвердилась. Вон чуть дальше в глубине куста сирени в ямке у самых корней ещё какой-то блеск. Алексей сделал шаг внутрь беседки, присел и увидел металлический шарик баодинга, что крутят в ладонях поклонники китайской медицины. Брать его в руки курсант не стал, отметил про себя, что надо обязательно рассказать о находке оперативникам. Какой-то шорох за спиной отвлёк. Алексей начал было оборачиваться, но не успел. Голова взорвалась болью.