А когда впоследствии тебе случается уезжать из этого города, он постоянно зовет тебя обратно, и ты слышишь его призывный голос повсюду и в любых обстоятельствах: и в караульной будке на верфи в Бостоне; и на палубе миноносца в лунную ночь, когда Тихий океан дремлет безмятежно, как младенец; и за сорокамиллиметровым орудием, дымящееся жерло которого поворачивается вслед за закладывающим вираж вражеским самолетом, - едкий запах бездымного пороха забивает ноздри, барабанные перепонки едва не лопаются от беспрерывного «бух! бух! бух!», и всё равно ты слышишь песню этого города, не забываешь её и не можешь забыть, потому что в ней есть и твои слова.
Короче, я горожанин, и прогулки по пересеченной местности не вызывают во мне энтузиазма. Не люблю я глухие лесные тропы, мне противно гудение насекомых и прочее неизвестного происхождения цвирканье, чваканье, чмоканье. Также я не нахожу ничего приятного в том, что, когда вылезаешь из машины, на голову тотчас падает сеть, сотканная лесным пауком.
И уж совсем не по душе мне шлепать в темноте по болоту, ежесекундно рискуя наступить на змею или провалиться в тартарары, в бездонную трясину. В этом смысле я трусоват.
Итак, четвертого июля ночью я вылез из полицейского седана посреди дремучего леса.
Смахнул с лица паутину и содрогнувшись от отвращения при мысли, что паук мог запутаться у меня в волосах, пошел обратно к мотелю. Я старался ступать как можно тише, другое дело, что из этого получалось. Глухой парижский клошар, прикорнувший под сенью Эйфелевой башни, несомненно услышал мои осторожные шаги. Покойники в мраморном мавзолее Тадж-Махал навострили, должно быть, уши, едва я сдвинулся с места. Да что говорить, марсиане перестали рыть каналы и озирались, недоумевая, откуда доносится такой невообразимый грохот.
Вы спросите, ради чего, собственно, я предпринял эту отчаянную вылазку? Понимаете, я держал в памяти, что Бартер и Хезекая ездили куда-то на грузовике. Теперь грузовик был припаркован возле мотеля. Так вот мне очень хотелось заглянуть в кузов этого грузовика.
В лесу, повторяю, слышалось множество самых разнообразных зуков. Все они мне очень не нравились.
Не скрою, они меня пугали, я даже вытащил из кобуры револьвер. Ветки цеплялись за одежду. Из-за каждого дерева следил за мной хищный зверь. То и дело хрипло вскрикивали птицы. Не переставая гудела мошкара. Ни черта я не видел ни впереди, ни справа, ни слева. Деревенский житель, конечно, нашел бы кратчайший путь к мотелю, но я-то всю жизнь прожил в городе, в большом городе, и поэтому совершенно не представлял, в какую сторону мне следует двигаться.
Я надеялся, что выбрал правильное направление, я надеялся, что выйду к мотелю или, если уж придется отказаться от этой затеи, отыщу дорогу обратно, к своей машине. Ну почему в детстве я не был бойскаутом? Ну почему среди моих предков не было следопытов? Может, через гены мне что-нибудь и передалось бы… Зачем я вообще встал с постели и взял трубку, когда мне позвонил лейтенант Де Морра?
Я никогда не верил в истинность поговорки «Беда не приходит одна». В любых совпадениях есть что-то комическое, что-то от мыльной оперы. Знаете, как там бывает, в этих сериалах: «…Нелли Мэй мы видели последний раз вчера вечером, её мать умирала от переохлаждения, а телефон как назло испортился. Нелли не могла послать своего братика Тома в деревню за доктором, потому что у Тома была сломана нога. Вдобавок сбежавший из цирка лев разлегся у входа в кухню и никого туда не пускал, а в кухне как раз воспламенилась проводка. Вскоре пламя охватило весь дом. Ну и не забудем, что Нелли была наркоманкой и в тот вечер её круто ломало, потому что она не кололась уже целых три дня…»
С каждым шагом я всё больше убеждался, что стечение несчастливых обстоятельств возможно не только в мыльных операх. В самом деле, мало того, что Фил попал в беду, мало того, что лейтенант Де Морра рисковал своим служебным положением, мало того, что жизнь Анны подвергалась нешуточной опасности, так ещё и я, кретин, поперся в незнакомый лес, не взяв с собой компас. Как вы думаете, очень обрадовалась бедняжка Нелли Мэй, увидев льва на пороге своей кухни?
Еще меньше обрадовался я, когда внезапно почувствовал, что падаю. Земля пошла под уклон, я потерял равновесие, подался вперед, растопырил руки в надежде на что-нибудь опереться и, не найдя опоры, плюхнулся в яму, полную ледяной воды и черного ила. Это было уже слишком. В падении мне следовало держать руку с револьвером поднятой вверх, но я и тут сплоховал - рука с револьвером погрузилась глубоко в ил.
Я сидел по пояс в ледяной жиже, и в этом не было ничего смешного, потому что я почувствовал в трех футах от себя какое-то шевеление, а потом услышал слабый всплеск.