Миссис Крамер терзала носовой платок.
— У нее этот номер не пройдет. Я подам в суд.
— Это ваше право, миссис Крамер. Вы знакомы с мисс Морланд?
Она хрипло рассмеялась.
— Я видела ее. Это точно. Но видела ли она меня, я не могла бы сказать. Я была лишь помехой, ничего не значащей помехой.
Помолчав немного, она продолжила.
— В жизни Боба были другие женщины — таким он был мужчиной. Они не играли для него большой роли. Все изменилось, когда он встретил Элен. Я сразу же это поняла. Когда я узнала, кто виноват в том, что мой муж… то пошла к ней и попросила оставить его в покое. Я не знала, чего ожидать. Возможно, сцены. Но она так посмотрела на меня… Эти странные серые глаза с любопытством изучали меня несколько секунд, а потом она сказала: «По мне, лучше оставьте Боба себе».
При этом воспоминании краска бросилась в лицо Тельмы.
— Муж потерял голову из-за нее, но ей он был не нужен. Я не думаю, что ей вообще кто-нибудь нужен. Сказав, что я могу забирать своего мужа, она повернулась и пошла назад к картине, которую писала. Я больше не существовала для нее. Мне ничего не оставалось, как уйти.
— Но ваш муж продолжал с ней видеться?
— Да. Я ничего не могла с этим поделать. — Ее лицо выразило недоумение. — Не думаю, что между ними было что-то. Он даже разговаривал со мной о ней, сказал, что ходит в студию и просто смотрит на нее и не уверен, осознает ли она его присутствие. — Тельма покачала головой. — У нее лицо без выражения. Действительно так. Я не верю, что эта женщина бывает счастливой или несчастной, как другие люди.
— Мисс Морланд художница?
— Очевидно. Она что-то рисует, но вряд ли выставляет или продает свои картины. Я даже не думаю, что ее увлекает живопись. Это просто занятие… пока она ждет.
— Ждет?
Ее глаза расширились.
— Не знаю, почему я это сказала, но это правда. Я чувствую, что она ждет… чего-то.
— Вы знали, что у вашего мужа больное сердце?
— Нет. Он никогда не жаловался.
— Может ли быть так, что он сам об этом не знал?
— Не берусь сказать. Последние полгода — с момента их знакомства — муж нездоров. Это было заметно. Может быть, сердце, а может быть, и не только это. Он много пил, хотя ему не следовало бы этого делать; потом, как правило, отключался через какое-то время. Не мог спать, ничего не ел.
— Как вышло, что ваш муж встретился с мисс Морланд?
— Их познакомил Питер Нортон. — Ее руки сжались в кулаки. — Думаю, что он сделал это, чтобы посмотреть, как Боб на нее среагирует. Почти что розыгрыш.
— Кто его лечащий врач?
— Доктор Фаррел. Его кабинет находится в Брюмнер-билдинге.
Я поднялся.
— Благодарю вас за потраченное на меня время, миссис Крамер.
Я поехал к Брюмнер-билдингу и на лифте поднялся к кабинету доктора Фаррела. Когда секретарь проводила меня к нему, я показал мои документы.
— Доктор, — сказал я, — некий Роберт Крамер, один из ваших пациентов, застрахованный в нашей компании, умер три дня назад.
Доктор Фаррел был седеющий мужчина в возрасте далеко за пятьдесят. Он кивнул.
— Я читал об этом. — Сестра принесла карточку из картотеки, и он изучил ее. — Крамер был моим пациентом более десяти лет. Примерно года два с половиной назад я обратил внимание на плохое состояние его сердца. Я сказал ему об этом, стараясь чрезмерно не напугать, составил разумный распорядок и высказал все обычные предостережения и советы. — Доктор Фаррел взглянул на меня. — А шесть месяцев назад при осмотре я установил, что его болезнь сердца заметно прогрессировала. По другим показателям он также был не в лучшей форме: общая слабость, переутомление. На этот раз я уже настоятельно посоветовал ему поберечь себя. Надо полагать, он не последовал моему совету.
— Его жена сказала, что он не говорил ей о своем сердце.
— Думаю, он опасался, что она станет волноваться.
— Да, возможно, вы правы.
А затем я поехал на Брейнард-стрит к дому 231. Это было четырехэтажное здание в ряду других домов из красного кирпича в старой части города, где царила тишина.
Я выкурил сигарету, сидя в машине, а затем вошел в дом и поднялся на последний этаж, где находилась студия.
Действительно, у Элен Морланд были серые глаза, и она смотрела на меня безо всякого выражения, пока я объяснял ей цель моего визита.
— Вы знали, что у Крамера было больное сердце?
Ее губы уже сложились в слово «нет», но затем какая-то мимолетная тень прошла по ее лицу. Она внимательно посмотрела на меня и двинулась в глубь комнаты.
— Да. Он говорил мне.
— Вы знали, что страховой полис Крамера записан на вас?
Она остановилась перед мольбертом.
— Да.
В мои обязанности это не входило, но я спросил:
— А почему?
Она взяла кисть и провела одну линию, потом другую и начала ее размазывать.
— Боб сказал, что любит меня. У него не было денег, но было желание мне со временем что-нибудь оставить.
— Он готов был отдать вам жизнь. Вас это трогало?
Я прошел по студии. Там были картины, законченные и незаконченные, и я чувствовал, что к ним остыли, едва сняв с мольберта. Одни были написаны в абстрактной, другие — в импрессионистской манере. Часто на картине были хаотичные мазки, ничего не обозначавшие, кроме того, что, делая их, она думала о чем-то другом.
— Вы полагаете, у вас есть право на эти деньги?
— Он хотел отдать их мне. — Ее глаза смотрели теперь на меня. — Вы недовольны этим?
У нее были мягкие светлые волосы, но было трудно определить их оттенок. Они, казалось, светились в солнечных лучах.
— Миссис Крамер собирается опротестовать завещание.
— Конечно, — сказала Элен. — Это естественно. Но я не думаю, что дело дойдет до суда. Мы договоримся. Я удовлетворюсь пятьюдесятью тысячами.
— Когда Крамер умер, его правая рука была слегка обожжена и в ней были осколки стекла. Вы что-нибудь знаете об этом?
— Нет.
Я подошел к большому окну, откуда открывался вид на крыши.
— Что означают для вас деньги — пятьдесят тысяч, например?
— Они высвобождают время.
— Чтобы размышлять о людях? Философских предметах?
— Созерцать и не переставать удивляться.
Мне была видна публичная библиотека, оплот книжной мудрости. Еще ребенком я попытался прочесть все книги. Наверное, мне не следовало этого делать. А над зданиями виднелось небо. Я услышал сам себя, спрашивающим ее.
— Вы прислушиваетесь, когда смотрите туда из своей клетки? Вы что-нибудь слышите?
Она оказалась рядом со мной.
— Так, слабо. Музыку, которую я не могу как следует понять. — Ее глаза скользнули по моему лицу. — Почему вы об этом спросили?
— Не знаю, — сказал я, возвращаясь в реальный, сегодняшний мир. — Благодарю за потраченное время, мисс Морланд. Я, пожалуй, поеду.
У двери мы опять посмотрели друг на друга, затем я повернулся и ушел.
Ночью что-то подняло меня с постели, и я встал у окна. Звезды были яркими и вне досягаемости разума, пусть на шаг, но выше его.
Да, кто-то еще любуется ими.
О чем она думает, глядя на звезды?
Утром я встретился с Олбрайтом, рассказал ему, какое объяснение Нортон дал инциденту с электрической лампочкой, а также о многодневной пыли на той лампочке, которую осмотрел.
Он призадумался.
— Это не кажется таким уж важным. Но почему он солгал о таком пустяке? Как ты думаешь, имеет смысл поработать над этим еще немного?
— Да.
— Ты побеседуешь с Нортоном опять?
— Да. Но сначала я бы хотел побывать у него в квартире, когда его нет дома.
Олбрайт увял.
— Вы бы могли достать мне связку ключей? — спросил я.
— Конечно мог бы, но ты не имеешь права…
— А я потерял ключ от своей квартиры, Сэм. Просто не хочу беспокоить привратника.
Он вздохнул.
— Ладно. Но если ты влипнешь, компания тут ни при чем. — Он внимательно посмотрел на меня. — Появляется ощущение, что ты действительно заинтересовался делом.
— Да, — сказал я.
Через пять минут, выйдя из соседней комнаты, он бросил мне связку ключей.
— Я не пользовался ими в течение пятнадцати лет. Надеюсь, замки с тех пор не слишком изменились.
Прежде чем выйти из конторы Олбрайта, я позвонил Нортону. Никто не ответил. Я позвонил еще раз из аптеки, не доезжая один квартал до дома Нортона, но с тем же результатом.
Когда я поднялся на третий этаж, то потратил десять минут, трезвоня в дверь, и, когда ответа также не последовало, счел доказанным, что Нортона дома нет. С помощью четвертого ключа дверь открылась.
Нортон был дома. Он сидел в кресле лицом к двери, и его глаза смотрели на меня, но он не двигался и уже никогда не будет двигаться. Я закрыл за собой дверь и подошел к нему ближе. То, что убило его, не оставило следов. Не было видно ни огнестрельной, ни колотой раны.
Я прошел мимо него в квартиру. Она была просторна и хорошо обставлена, но какая бы то ни было индивидуальность отсутствовала. Помещения были такими же безликими, как декорации на сцене.
В спальне еще чувствовался запах свежей краски. Она имела вид стандартного номера гостиницы: две кровати, столы и лампы, два туалетных столика с зеркалом. Выдвинув ящики, я обнаружил, что они пусты. Шкаф тоже был абсолютно пуст.
Комната смотрелась как новая. Все в ней было новым, свежевыкрашенным. Я осмотрел деревянную обшивку, двери, оконные рамы, плинтусы. Все было в порядке — обыкновенная комната для гостей, кроме, пожалуй, одной детали. Панель выключателя верхнего освещения была расположена слишком высоко. Обычно такие панели находятся в четырех — четырех с половиной футах от пола. Но эта была на уровне лица.
Я щелкнул выключателем, свет над головой вспыхнул. Я снова несколько раз пощелкал выключателем. Что-то еще было не так… я это чувствовал… Да, я чувствовал это.
Я присмотрелся к выключателю. Обычно, чтобы включить свет, щелкают вверх, а чтобы выключить — вниз. В этой панели было наоборот: вниз, чтобы включить, и вверх, чтобы выключить.
Вернувшись в гостиную, я обратил внимание на мусорную корзину, стоявшую рядом с французским столиком. Я вытащил из нее бечевку и коричневую оберточную бумагу. Под ними были разломанные остатки рамки и куски разорванного картона. Соединив обломки и обрывки, я обнаружил, что это вставленная в рамку репродукция размером двенадцать на шестнадцать дюймов. Мелкими буквами снизу было обозначено название картины: «Капитуляция Корнволиса». Колонна солдат, ослепительных в своих красных мундирах, маршировала в направлении, противоположном их собственным редутам.
Я разгладил оберточную бумагу. Пакет пришел из художественного магазина «Барклей» на Веллс-стрит. Марок не было, следовательно, он был доставлен посыльным и, очевидно после моего первого визита к Нортону, иначе обертка в мусорной корзине непременно бросилась бы мне в глаза. Значит, Нортон получил пакет, вскрыл его и затем разломал рамку и разорвал репродукцию на мелкие кусочки.
Я опять внимательно посмотрел на картину, которую сложил: Йорктаун, октябрь 1781 года. Войска, идущие строем сдаваться вслед за оркестром, который играл мелодию песни… Как ее название?
Нортон был богатым человеком, который считал, что поменять местами краны в ванной весьма остроумно. Возможно…
Я изучил содержимое его бумажника. Меня ничего не заинтересовало, кроме маленькой визитки: