— Интересно, удалась ли его шутка, — сказал Франклин, которому эта идея явно доставляла удовольствие.
Франклин, конечно, ничего не узнает. Он не был знаком с Крамером, а в городе сотни людей умирают от сердечного приступа. К тому же, когда Крамер умер, газеты ничего не сообщили кроме того, что он умер «в квартире друга».
После разговора с Франклином я специально проехал мимо дома, где жил Нортон. Машина реанимации и «скорая» стояли около бровки тротуара.
Я отправился в центр, в главную контору, и зашел к Олбрайту.
Он выслушал мой рассказ и затем покачал головой.
— Звучит довольно фантастично, да и не поможет это нам никак, разве что даст пищу нашей любознательности. Мы все равно должны платить. Нортон мог бы иметь большие неприятности, но так как он мертв, вроде даже нет особого смысла ворошить эту историю.
— Все зависит, от чего умер Нортон. Если естественным путем — дело закрыто.
Олбрайт согласно кивнул.
— Я свяжусь со следователем, ведущим дела о насильственной смерти, и попрошу его позвонить мне и сообщить, когда он собирается взглянуть на Нортона. Должно быть проведено вскрытие. Не думаю, что в момент смерти Нортона рядом был врач.
Вечером мне домой позвонил Олбрайт.
— Нортон умер от отравления, — сказал он безо всякого предисловия.
— Самоубийство?
— Не похоже. Никакой записки или чего-нибудь в этом роде. Теперь этим занялась полиция. Я только что говорил с лейтенантом Хенриксом. Он велел прочесать квартиру насквозь. Но никакого яда не нашли.
— Нортон мог использовать его без остатка.
— Возможно. Но Нортон должен был в чем-то его хранить. В коробке, во флаконе… Хенрикс ничего не обнаружил. А по всему было видно, что, когда яд начал действовать, Нортон только что пришел домой — его пальто лежало на кушетке. Похоже на то, что его отравили где-то в другом месте.
— У полиции есть какие-нибудь идеи на этот счет?
— Хенрикс не сказал мне, но сомнительно. Это все случилось несколько часов назад. Полагаю, он начнет опрашивать всех, кого знал Нортон.
— Когда Нортон умер?
— Следователь считает — примерно в одиннадцать вечера, чуть раньше, чуть позже, но около того.
Повесив трубку, я налил себе выпить и закурил. Я думал о ней. По-прежнему ли она ждет? Буду ли я таким, как другие? Будет ли мне достаточно смотреть на нее и ждать?
В половине одиннадцатого я раздавил в пепельнице последнюю сигарету и поехал на Брейнард, 231. Выбравшись из машины, я взглянул вверх, откуда, прорезая темноту, шли лучи света, похожие на обрубки пальцев.
Я открыл парадную дверь и почувствовал запах свежей краски.
В тусклом свете вестибюля было трудно точно определить цвета, но мне показалось, что стены были выкрашены в темно-зеленый, а деревянные перила — в красновато-коричневый. Футах в шести выше по лестнице, скрытая тенью от перил, висела табличка «Окрашено».
Я нажал звонок квартиры номер один. Открыл привратник в домашних тапочках, распространяя вокруг себя одуряющий запах пива.
— Что нужно? — спросил он.
— Когда вы покрасили вестибюль?
Он бросил на меня хмурый взгляд.
— Только для этого меня и вызвали?
— Именно.
Увидев мое лицо, он понял, что ответ следует дать.
— Сегодня, — сказал он настороженным тоном.
— Лишь сегодня?
— Да, сэр. — А затем сделал поправку. — Видите ли, начали-то накануне. С верхнего этажа. Мой зять вчера приступил к делу около четырех. Он работает на основной работе, а эта была сверхурочная.
Я двинулся вверх по ступенькам и сзади себя услышал, как запирается замок.
Когда Элен открыла дверь и впустила меня, ее глаза объяли меня целиком. Она мягко улыбнулась.
— Я вас ждала, — сказала она.
— Питер Нортон мертв, — сказал я. — Его отравили.
Она подошла к проигрывателю и слегка убавила звук.
— Да?
— Нортон часто бывал здесь?
— Он приходил смотреть на меня и разговаривать. Иногда я слушала его.
— Вы слышали рассказ о комнате-перевертыше?
— Да.
— Он был здесь вчера вечером, не так ли?
— Хотите что-нибудь выпить?
— Он был здесь вчера вечером. Лестничные пролеты плохо освещены, и он коснулся свежей краски. Вытер руку платком, но его отпечатки, наверное, и сейчас легко найти на одном из перил. Они явятся доказательством, что он был здесь вчера вечером.
Она достала из шкафчика два хрустальных бокала.
— Полиция сюда не приходила, — сказала она.
— Они не знают об этом. Знаю только я.
Она улыбнулась.
— Тогда я могу не волноваться.
— Мне придется сказать им, Элен.
Она взглянула на меня.
— Но зачем?
— Это убийство, Элен.
— И я первая попаду под подозрение? Будет проводиться расследование? Полиция узнает, кто я такая? Где я была?
— Да.
— Я бы этого не хотела.
— Элен, — сказал я, — это вы убили Нортона?
Она посмотрела сквозь один из бокалов на свет и сказала:
— Да.
Мелодия, плывущая из проигрывателя, окончилась. Послышался щелчок, и другая пластинка легла на крутящийся диск. Музыка зазвучала снова, но не наполнила комнату теплотой.
— Вам не стоило признаваться.
— Вы задали вопрос, а я не могу вам лгать. Вы знаете почему, не так ли? И вы ничего не расскажете полиции.
Она поставила бокалы на стол и вдруг подошла к картине, прислоненной к креслу.
— Я даже не помню, что хотела изобразить. Не помню, о чем думала.
— Вы имеете какое-нибудь отношение к смерти Крамера?
— Нортон сказал мне, что строит эту комнату. Я знала, что у Крамера с сердцем очень плохо и что страховка оформлена на мое имя. Я подала Нортону идею, чтобы первым он разыграл Крамера. Конечно, Нортон не знал почему. — Она заглянула мне в глаза. — Вы этим шокированы?
— А если бы Крамер не умер?
— Я придумала бы что-нибудь еще.
— Неужели вопрос жизни или смерти настолько прост для вас?
Она посмотрела на другую картину.
— Я люблю голубой цвет. Больше любого другого. Я никогда никому этого не говорила раньше.
— Почему вы убили Нортона?
— Он собирался рассказать обо мне полиции, если не будет мною обладать. Ему выпал не самый неприятный способ перейти в лучший мир. Через полчаса сон, еще через четверть часа смерть.
— Но что он мог эдакого рассказать? Все это вообще труднодоказуемо. И он бы не избежал неприятностей сам.
— Он не стал бы говорить о Крамере, а просто написал бы в полицию анонимное письмо. И рассказал обо всех остальных. Обо всех он, впрочем, не знал, лишь о том, который был до Крамера. Но он подозревал, что были и другие.
— Сколько же?
— Пятеро. — Она наморщила лоб. — Нет, шестеро. Это несущественно. Но все они расстались с жизнью, и полиция нашла бы, чем мне навредить. Я не всегда была Элен Морланд. — Она посмотрела на меня. — В тюрьме я перестану быть собой…
— Может быть, речь пойдет не о тюрьме?
Ее глаза расширились.
— Если другие считают меня сумасшедшей, мне все равно. Мне важно знать ваше мнение.
— Я должен буду пойти в полицию. Вы это знаете.
— Но мы ведь отличаемся от остальных. Разве мы должны следовать их правилам?
— Да.
Лицо Элен стало белым.
— Я никого не любила раньше. И вот должна потерять все, что приобрела.
Я ничего не сказал. У меня не нашлось ответа.
— Когда вы идете в полицию?
— Не знаю.
— Тогда утром. Вы не опоздаете. Я не убегу. Теперь некуда бежать. Некого ждать. — Она слабо улыбнулась. — Вы поцелуете меня? Единственный раз.
А затем и поехал домой, выпил и стал ждать.
Было холодное раннее утро, когда и набрал номер телефона Элен. Никто не отвечал, да и я не ожидал ответа.
Она не убежала, но ее не было.
И в мире опять воцарилось одиночество.