Я сам русский, я горжусь тем что принадлежу к этой великой нации. Но должен истины ради сказать, что есть у русских страшнейший порок, нечто вроде тяжкой болезни (в какой-то мере, правда, привитой искусственно, насильственно), которая может, в конечном счёте, даже погубить нацию как таковую. Это — потрясающе низкий уровень национальной солидарности, крайне слабая взаимовыручка. Если финны называют себя "братьями Суоми", если представители гигантской китайской нации, уже в третьем поколении живущие где-нибудь в США, считают необходимым завещать чтобы их прах после смерти захоронили в той китайской деревне из которой родом их прадеды — то русские почти не ощущают себя единой нацией, детьми одного народа.
Как-то один немецкий проповедник сказал: "Хорошо любить весь мир. А ты сумей полюбить соседа."
Это напрямую относится и к русским. Мы можем объявлять своими братьями сербов, кубинцев, или вьетнамцев (иной раз забыв даже поинтересоваться — а хотят ли они считать нас своими братьями?), но готовы стенка на стенку биться с такими же русскими жителями соседней улицы. Наверное никому не надо объяснять, какие напряжённо-склочные отношения чаще всего господствуют в коммунальных квартирах.
Пожив некоторое время в Закавказье, побывав в Прибалтике, Дагестане и в Средней Азии, я нигде там не видел такой вражды между соседями одной национальности, в жизни не слышал о драках с "чужаками", живущими в соседнем переулке. И никогда в армии, ни от кого кроме русских, не доводилось слыхать гнилой поговорки: "Земляка отъебать — что дома побывать."
Только белорусы и украинцы в этом отношении похожи на нас. Правда, будучи в меньшинстве, да ещё с одной области, могут иногда подчеркнуть свою обособленность и поиграть в солидарность. Но это случается редко. Обычно тоже поедом едят друг друга — как бы не похлеще русских.
В нашей роте смесь землячества и дедовщины создала отвратительно-гнилостную обстановку, усугубляемую ещё и тем фактом, что значительную часть солдат составляли судимые, нахватавшиеся лагерной приблатнённости — а офицеры (стройбат есть стройбат) не блистали излишней дисциплинированностью и приверженностью к трезвому образу жизни.
В принципе, допускаю, что в тот момент я излишне эмоционально отнёсся ко всему увиденному мной. Судя по тому что я слышу об армии сегодняшней (как солдаты не только бьют насмерть, но и насилуют друг друга, заставляют побираться; как офицеры продают в рабство подчинённых и о прочих шедеврах "мирных солдатских будней"), у нас-то наверное было не так уж катастрофически скверно. Всё познаётся в сравнении.
Но и то, что увидел я лично, в тот момент представлялось мне разновидностью узаконенного рабства. А я не горел желанием быть чьим-то рабом — пусть даже во имя каких-то призрачных интересов своего отечества. Государство, плюющее на своих граждан, не имеет права обижаться, когда граждане в ответ плюют на него. Я готов был стать солдатом (даже мыслишка была — в офицеры выбиться), готов был защищать страну (хотя лично мне-то защищать было особо нечего). Я мог просто не явиться на сборный пункт, мог уйти в приенисейскую тайгу, мог бы, наконец, сойти с поезда (по пути в Саратов) на любой станции. Но таких мыслей у меня не было. Я не был врагом этого государства.
Однако, как быстро выяснилось, государству было глубоко насрать на все мои взгляды, стремления, желания и убеждения. Я, в глазах его представителей, попав в армию, перестал быть человеком — превратившись в нечто вроде говорящей лопаты, или двуногого ишака, на которого нужно побольше грузить и которого следует покрепче бить палкой, желательно суковатой.