Мент, не оборачиваясь, рявкнул в ответ, что если ей нужно — пусть она сама к кому угодно скорую вызывает.
Говорили про ту полоумную (а в небольших городках обычно все про всех что-то знают), что она вовсе и не была помешанной с детства. Была нормальная, симпатичная, в меру глупая — согласно своему возрасту. Не считать же сумасшедшими всех старшеклассниц, разгуливающих по морозу с распущенными волосами и заголёнными по самое немогу ногами — без раздумий о последствиях для собственного здоровья.
Затащили её в какую-то квартиру несколько кавказцев (по другой версии — таджиков), несколько дней насиловали всеми способами, издевались как хотели. Вырвалась она оттуда полуголая, истерзанная, помешанная. А родная мать её на порог не пустила — дескать, такая дочь-шлюха ей не нужна. Той бы, после происшедшего, отлежаться в тёплой постели, получить минимальную медицинскую помощь, побыть немного в тишине и покое — скорее всего, молодой организм пришёл бы в норму. А её вытолкнули на холодный, шумный, грязный автовокзал — возле которого, как говорят, её таскали в кусты отдельные небрезгливые уроды. И всю зиму она дрожмя дрожала в своём рубище на этом автовокзале (было прямо заметно, как она дрожит — как сильно замёрзшая собака), что-то бормоча себе под нос и всхлипывая (это днём. А на ночь куда?). И весной потом я её видел. Уж не знаю — как она зиму-то выжила?..
Да — и такие родители бывают. Если ребёнок, в результате их никудышного воспитания (или из-за абсолютного к себе равнодушия, воспитанный улицей) оступается — они почему-то не считают, что несут свою долю ответственности за произошедшее с ним. — "Я её (или — "его") такой ("таким") не воспитывала ("не воспитывал")!.." Спрашивается — а кто ж воспитывал? Американцы? Инопланетяне?.. В любом случае, ты сначала помоги человеку выкарабкаться — а потом уж на дверь указывай (да и то, подобное — как-то не по людски)…
Надо сказать, что сам я был к этому времени порядком изморен маятниковыми мотаниями на пригородных поездах и электричках, ночёвками на шумных и ярко освещённых, "насыщенных" милицией вокзалах. Доходило до того, что задремлешь в электричке, проснёшься — и лихорадочно вспоминаешь: где ты есть и куда в данный момент едешь? Иной раз выходить надо, а ты ногу отсидел, да ещё задремал после бессонной ночи на полчаса. Тебя штормит, нога — будто чужая, кто-то над тобой смеётся, принимая за пьяного; а ты с трудом подавляешь в себе желание заехать в челюсть смеющемуся. Он ведь, сука, выспавшийся, в ванной искупавшийся, из тёплой квартиры в тёплый кабинет (или цех) на работу едет. А я уже второй год нормальной постели в глаза не вижу. Летом за счастье было чайку горячего у костра вскипятить — да и то смотреть приходилось, чтобы костёр не был виден издалека, и электричку нужную жаль упускать, и замёрзнешь под утро как собака, когда роса выпадет; так что уже и не рад этому чаю будешь, ради которого в лесопосадке ночёвку затеял… В общем, чувствовал себя подобно акуле, которая лишена плавательного пузыря и потому должна всё время, всю свою жизнь, двигаться — чтобы не уйти на глубину и не быть раздавленной толщей воды. Однако акула, в отличие от меня, неизмеримо лучше приспособлена к жизни в вечном движении. Для неё именно такой способ существования — норма. Каких-либо недостатков, минусов своей жизни, она не осознаёт и не ощущает. А я — всё же человек. Для меня эта жизнь, эти годы скитаний — один длительный, изматывающий, за горло берущий экстрим. И я понимаю, прекрасно осознаю, что весь этот мой образ жизни — одна сплошная ненормальность. Это сознание своего положения, в свою очередь — дополнительный груз на сердце и на психику…
43
23 Июля 1996 года, утром, я ехал на электричке Орёл — Скуратово, на которой собирался добраться до Мценска (Скуратово — небольшая задрипанная станция в Тульской области, между Орлом и Тулой). Уже на подъезде к Мценску, по вагону пошёл ревизор. Если бы, со своей стороны, он вёл себя поскромнее, занимаясь лишь своей работой и не изображая из себя царя и Бога; и если бы я не был доведён до полуживотного состояния систематическим недосыпанием, недоеданием и постоянным нервным напряжением — то возможно, мы разминулись бы, не обратив друг на друга никакого внимания. Но — он вздумал поиграть в ретивого служаку (видимо был избалован обычной безропотностью "зайцев"). Бывают такие зарывающиеся натуры, которых спустить с неба на землю можно только прямым ударом в лоб. Эта мразь была как раз из таких. Ему захотелось продемонстрировать передо мной свою крутизну. После непродолжительной словесной перепалки, он схватил и швырнул к выходу мою сумку, а потом сделал попытку швырнуть туда же меня самого. Но я, в силу вышеуказанных причин, к подобным шуткам расположен не был. Двумя ударами в голову ревизор был сбит в проход между лавками, а потом пинками почти целиком загнан под одну из них. Возможно, этим бы всё и ограничилось — но тут, как на грех, ему на помощь решили прийти какие-то три железнодорожника. Тогда я достал нож. Железнодорожники испарились с такой быстротой, что я даже удивился — куда они делись?!.. Но, нож в руках, сам по себе требовал действий. Вроде никогда я особо не прикипал душой к лагерным понятиям, но они по-любому, в той или иной степени, входят в плоть и кровь человека, долго пробывшего в лагере — в том числе и помимо его желания. А лагерный закон гласит: достал нож — бей! Иначе ты — дешёвое фуфло и понтовила… Я повернулся к ревизору. Он в ужасе согнулся так (акробат бы позавидовал!), что его голова опустилась к ступням (а росту был немалого — на две головы выше меня) и мой нож попал ему аккурат в филейную часть…