Какой-то замшелый дед, сидящий уже наверное лет двенадцать, тут же начал с глубокомысленным видом комментировать: "Вот, на волю рвёмся. А воля — она вишь какая стала? Не так подмёл — сраку порвали. Не так сказал — башку пошинковали…"
Над дедом конечно посмеялись, посоветовали в дворники не наниматься, нагибаться пореже, поменьше трепаться; если что не так — орать громче, может прохожие спасут… Тем не менее, информационное капанье на не совсем здоровые мозги людей, годами находящихся в условиях изоляции, своё влияние оказывало, порой откровенно сбивая с панталыку.
И вот я с удивлением гляжу на эту новую для меня страну.
Какое непостижимое, дикое изобилие всевозможных товаров со всего света (не может быть чтоб всё было настоящее — не иначе сплошь подделки)! Швейцарский шоколад и китайские куртки, польские тряпки и бельгийская колбаса, неимоверное количество спиртного — коньяка, спирта, виски, пива и, разумеется водки. Водка кругом, во всех киосках. Водка "Жириновский" (с портретом "вождя" в фирменной кепке), водка "Ленин", водка "Абсолют", водка "На посошок" (в крохотных пластиковых стаканчиках), водка "Чёрная смерть" — с черепом и костями на этикетках…
Кругом, из всех динамиков — блатные напевы. И на устах у многих — лагерная "феня". Я в зоне не замечал у людей такого упорного стремления изъясняться на блатном жаргоне. Там это уже давным-давно приелось, никому не было интересно, даже вызывало насмешки окружающих — равно как и изобилие наколок на теле (ведь наколки — это ещё и приметы, по которым легче найти и опознать их обладателя). А здесь довелось увидеть вольный мир (да такой ли уж вольный? Всё в мире относительно.) который изо всех сил желал походить на лагерный. Впрочем, удивительно ли это для России — с её-то историей?..
Нельзя однако сказать, что я слишком долго пребывал в раздумьях и растерянности, созерцая достопримечательности столицы. У меня на это и времени-то не было. Нужно ведь как-то жить, что-то есть, где-то ночевать. Жизнь в мегаполисе, конечно кипит и бурлит, но… пожалуй нигде человек так не одинок, как среди толпы чужих людей. Именно в больших городах люди отгорожены, обособлены друг от друга, глухой стеной равнодушия, недоверия, эгоизма. Многоэтажные дома, на вид, напоминают пчелиные соты (особенно вечерами, когда окна светятся желтоватым светом). Но жизнь в этих каменных коробках, кишащих людьми — в плане солидарности и взаимовыручки, весьма далека от пчелиной. Я видел нищих на площади Трёх Вокзалов. Опустившиеся люди, с трясущимися, давно не мытыми руками; погасшим, тупым (иногда наоборот — хищным) взглядом и опухшими, покрытыми синяками лицами — порой мало похожими на человеческие. От многих разит жуткая вонь — миазмы давно не мытого тела, грязного тряпья и какой-то перепревшей, концентрированной мочевины. Буквально на расстоянии вытянутой руки от них, сотнями и тысячами проходят "нормальные" люди, изредка кидающие на бездомных брезгливо-безразличные, или испуганные взгляды. Тех и других разделяет ничтожное расстояние. И в то же время, между ними — пропасть.
Хотя в какой-то мере, это иллюзия. Пропасть вполне преодолима — правда, лишь в одну сторону: от "нормальных" к "ненормальным". Но никак не наоборот. Однако во взглядах, кидаемых большинством "нормальных" — именно пропасть. Я не знаю, как это выразить точнее…
Особенно бьёт по сердцу (не по каждому, конечно) вид бездомных стариков, либо калек. Невольно колет сознание мысль: "ведь для них это финал. Они так и умрут на этом грязном асфальте. Эти люди — обречённые. У них нет надежды!" А это, по-моему, самое страшное — когда совсем нет надежды.
Помню, видел как-то кадры документальной хроники: гитлеровцы ведут колонну людей к концлагерю. Видимо евреев. По обе стороны от колонны — ряды колючей проволоки. Через проволоку пропущен ток высокого напряжения. Вот один из конвоируемых кинулся на ограду. Он не пытается перелезть, просто бросился на неё, явно желая умереть. И повисает на проволоке — мёртвый, почерневший… У него иссякла надежда.