Но едва показался за окнами поезда нездоровый болотный комяцкий лес (а для кого-то, может быть — романтика), как мне изрядно поплохело. На душе стало муторно и тошно. Самовнушение? Нервишки? Может быть, может быть…
Однако взял себя в руки — не пятилетний ребёнок всё-таки. Хорошо хоть морозов сильных в это время не было. Да и не забирался я далеко на север. Тыкался, на манер слепого котёнка, в основном в районе Микуни (широта Санкт-Петербурга, почти курорт по комяцким меркам). Довольно быстро усёк, что на предприятия нефтегазового сектора, соваться, без большого блата — не просто бессмысленно, а откровенно смешно. Это не слишком приятно и быстро замечается — когда на тебя с жалостливым сочувствием смотрят, как на больного.
Ну а что касается посёлков, в которых были расположены леспромхозы…
Там общая картина — полный абзац (мягко выражаясь). Остановилось всё, что вообще способно останавливаться. Местами даже водопровод отключен. Таскают аборигены воду из ручьёв и болот — как в каменном веке. Жутко завидуют счастливчикам, которым повезло устроиться на работу в лагерную охрану. Бабы выбегают наперегонки к поездам (в том числе к пригородным, состоящим всего-то из двух-трёх вагонов) с ведёрками ягоды, с варёной картошкой, или ещё с какой-нибудь съедобной дребеденью. Дрожат от холода, носы на ветру пообмораживали, пальцы на руках не разгибаются. Одна другую отпихивают, друг дружке завидуют: "Анька — ты продала-ль?" — "Да куды там, продашь!.." "А Райка, гля-кось, уже спулила половину-т." — "Чё, пра, продала?! Ты гля!.." "Грю те, продала!" — "Вот юла! За ней не угонисси!.."
А ветер как сыпанёт-сыпанёт сухим крупчатым снегом, словно песком — да прямо в лицо, в рукава, за шиворот! Бегут торговки, носами шмыгают, глозами затравленно зыркают — поезда ведь здесь ходят не часто. Иные сутками на вокзале огинаются, пока допродадут свои сокровища. А тучи висят над головой, на такой высоте, что кажется, руку подыми — и достанешь. И чудится, что весна сюда не придёт никогда, что холод и мрак здесь — вечны.
Повернул я оглобли на Москву не солоно хлебавши, да и не слишком горюя по этому поводу. Как в том анекдоте: "Нахрен-нахрен, — померла, так померла!"
Теперь вообще, как вгляжусь попристальнее в районы севера на географической карте, так на душе холодок сгущается. Знаю, что должно человечество освоить и пустыни, и северные просторы, но — сам не хочу быть среди тех осваивателей. Не человеческие это места — так мне сдаётся. Вот где издревле очаги цивилизации существовали (Средиземноморье, Междуречье, Египет, долины Янцзы и Меконга…) — там и место человеку. Всё остальное — экстрим, дань жестокой необходимости. Конечно, если б ещё наши российские "севера" имели романтическую славу канадско-аляскинских дебрей, воспетых Джеком Лондоном и Сетон-Томпсоном, если бы они были известны лишь своими "золотыми лихорадками" и обилием вольных охотников, золотоискателей, отшельников — тогда, быть может, наименования: "Колыма", "Печора", "Таймыр", звучали бы идентично словам: "Клондайк", "Юкон", "Онтарио". Но увы, каторжно-лагерная "слава" российского севера, долго ещё будет висеть над ним мрачной тучей — тем более, что лагеря ведь никуда не делись. Российский север по-прежнему, — каторжно-лагерный край.
24
После северных "вояжей", настала очередь южных. За довольно короткое время, довелось побывать в Туле, Курске, Смоленске, Брянске, Липецке, Воронеже. В Москву уже старался не возвращаться. Возвращаться следует домой. А считать домом московские вокзалы — значит опуститься до предельно опасной черты.
Я продолжаю ездить, тыкаться, тарабанить в заведомо закрытые двери. Но уже понимаю, что перспективы у меня нулевые, что поиски поисками (в смысле — жилья и "легальной" работы), а нужно и на кусок хлеба как-то зарабатывать — не всё же тратиться. И уже кое-что у меня получается, уже перехватываю, то тут, то там, кой-какую копейку — потому что не заикаюсь о трудоустройстве на постоянной основе, о жилье, или прописке. Я уже врубаюсь, что, выражаясь языком телетрепачей: "государство находится в стадии первоначального накопления капитала". Говоря попросту, идёт повальный грабёж, хапок, растащиловка. Вторая экономика в мире "берётся на шарап" (выражение некоего американского экономиста, из интервью одной из российских газет). Каждый делает деньги как может — не столько в силу трудоспособности, сколько в силу нахрапистости, наглости, а то и откровенной подлости. Нигде вовремя не платят зарплату. Буквально все — от школьников младших классов до колхозных бабок, прекрасно знают, что средства, предназначенные для выплат зарплат и пенсий, "крутятся" в банках, принося кому-то "навар". Все жутко возмущаются. Призывают Сталина (иногда и Гитлера) на головы аферистов. Коммунисты, изображающие из себя заступников народных, кулаками машут, чубами трясут, предрекают грозно: "Мы соберёмся! Мы пройдём маршем! Мы выйдем на площадь!.." И толпа, завороженно слушая, повторяет: "Да-да, мы соберёмся! Мы пойдём! Мы выйдем! Ух, мы выйдем!.."