Выбрать главу

И вот, наши "звёзды" кино и эстрады, мнящие себя небожителями, тоже оказывается тусуются — в ночных клубах и на всевозможных фестивалях, в немыслимо дорогих нарядах, с бокалами шампанского в руках. Что может быть глупее?..

4

Но вот и вокзал. Деревянный, в меру тёплый. Людей немного, очередь у кассы незначительная. Что ж, уже неплохо.

А за окном всё так же метёт и метёт позёмка. Рельсов, под засыпавшим их снегом, не видать совершенно. Да и крыши строений, и виднеющиеся вдали деревья, не слишком-то возвышаются над местностью. Невольно создаётся впечатление снежной пустыни. Только проносящийся мимо, в вихре белой снежной пыли товарняк, напоминает о том что за окном — конец двадцатого века.

Впрочем — на вокзале долго ждать не пришлось. Вскоре подкатил заснеженный, заиндевевший снаружи, весь какой-то скрипящий, пассажирский поезд Воркута-Москва.

После долгого пребывания в подобном захолустье, кажется почти чудом тот факт, что вот ведь, ходят поезда на "большую землю", в "цивилизованные" края — причём прямо на Москву, без всяких пересадок! Сегодня ты рискуешь утонуть в этих сугробах на краю ойкумены, а завтра будешь идти по московским улицам… Чем не чудо?

Конечно, какие-то признаки цивилизации и в Коми имеют место быть. Выходит, например, газета "Коми му". В переводе — "Земля коми". Для сравнения: по-эстонски, "земля" — "маа". По-фински, — "ми". "Озеро" — "суо". Финляндия по-фински, — "Суоми". То есть — "земля озёр". "Река" по-фински, — "йоки". По-эстонски, — "йыги". На языке коми — "ю".

Не знаю, кто там эту "Коми му" выписывает, но анекдотов и острот такое название породило немало. Тому, с кем надоедает вести глупый спор о простейших вещах, говорят: "Иди друг, читай Коми му". Иногда, вместо словосочетания: "Ты что — рехнулся?", говорят: "Ты что — начитался Коми му?.."

Как раз перед моим освобождением, произошёл невиданный дотоле акт прогресса — был назначен пассажирский автобус Княжпогост-Сыктывкар (два рейса в неделю).

Тем не менее, несмотря на наличие газет и даже пассажирских автобусов, каторжный край остаётся каторжным краем. За 4–5 часов езды от Микуни до Котласа, по вагонам дважды ходил наряд милиции, внимательно оглядывая пассажиров. Это — помимо одетых в гражданское стукачей, которые всегда крутятся в северных поездах. Зэки бегут тут частенько. Солдаты, их охраняющие, бегут ещё чаще (им сбежать проще, а беспредела в армии не меньше чем в лагерях). На каждой станции к людям приглядываются, товарняки осматривают (порой и с собаками). Жизнь, будто в глыбе льда, застыла где-то на уровне тридцатых годов. Психология человеческая, души людские, меняются куда медленнее чем техника…

Хотя — лагерей ведь хватает не только в Коми. На Урале их, например, ничуть не меньше. В Свердловской области, на железнодорожной ветке Нижний Тагил — Ивдель, у каждого пассажира сошедшего с поезда, почти на любом полустанке, окружённом чахлым заболоченным лесом и тучами комарья, местные участливо интересуются: "Вы наверное на свиданку к кому-то приехали?.."

Помню как один знакомый зэк, послушав нашу ругань по адресу комяцких лагерей, не церемонясь назвал нас щенками, даше не нюхавшими настоящего ада. Таковой ад, по его словам, находится на Кубани, в Приморско-Ахтарске, на берегу Азовского моря. В той зоне трудно не сойти с ума, или не наложить на себя руки, если не затуманивать мозги наркотой, либо водкой. — "Кто не пьёт и не колется — тот не выживает".

Такой вот приазовский курорт, на благодатном юге.

Достаточно много кошмарных подробностей доводилось слышать о ростовской, рижской, саратовской, новосибирской тюрьмах. Особенно жуткие — Рига и Ростов (хотелось бы надеяться, что сейчас, с выходом Латвии из состава СССР, в Риге что-то изменилось в лучшую сторону — хотя бы под давлением Евросоюза).

Впрочем, тюрьма — не лагерь. Тюрьма — разговор особый…

Подъезжаем к Котласу. Это уже не Коми. Но — тоже лагерный край. Архангельская область — "архара" на зэковском жаргоне — достойный конкурент Коми.

Нервы постепенно вроде как привыкают к новой обстановке, чуток успокаиваются. Тянет в сон. Конечно, успокоение это весьма зыбкое, иллюзорное, похожее скорее на какой-то ступор, оцепенение. Адаптация к воле длится годами — у тех кто вообще способен и хочет к ней адаптироваться, кто не полностью и бесповоротно адаптировался к лагерным нравам. Вопреки идиотскому лепету некоторых умников о том, что: "чем больше срок, тем больше у преступника времени на раскаяние и исправление" — я никогда не видел, чтобы кто-то после отсидки стал хоть на чуток лучше. Да и не может этого быть в принципе. Постоянное нервное напряжение, предельная озлобленность, недоедание, ненавистная работа, общество людей, с некоторыми из которых трудно ужиться в одном помещении, отсутствие женщин, нормальной одежды, литературы, регламентированный быт, постоянное чувство зависимости и рабской униженности, невозможность уединиться и многое иное — всё это вместе взятое, за несколько лет, морально плющит и корёжит человека. Поэтому не существует вопроса — лучше или хуже становится человек в тюрьме. Вопрос лишь в том, насколько хуже, насколько сильно он изуродован духовно (а нередко — и физически). Раскаяние может иметь место лишь в самое первое время заключения — если вообще есть в чём раскаиваться. Потом наступает озлобление, человек начинает мыслить примерно в таком духе: "Да, я сделал то-то и то-то. Но ведь и те суки, что меня судили, и эти, которые здесь держат — они же ничем не лучше. Они делают то-то и то-то, не особо скрываясь. И это им сходит с рук. А надо мной они изгаляются, как будто сами праведники. Так где же эта грёбаная правда и справедливость?! Выходит, я виноват лишь в том что попался? У меня нет денег купить себе свободу, именно потому что я не настоящий преступник, мало воровал, грабить по-настоящему не решался. А кто хапает миллиарды, того по спецзаказу даже канонизировать могут. Значит надо меньше стесняться, меньше слушать проповедей о добре и зле, надо идти по трупам — и будешь уважаемым членом общества…"