Аккерман невольно закусила губу, все еще чувствуя пульсирующий жар между ног, когда он склонился к ее скомканной рубашке: рельеф натренированных мышц красиво проступил сквозь кожу, и ей тут же захотелось коснуться их кончиками пальцев, губами.
Расправив смятую ткань, капитан аккуратно стер едва присохшую влагу с ее живота и отбросил тряпку куда-то в сторону, опускаясь рядом.
— Теперь ты знаешь, каково это, — губы коснулись взмокшего виска, — пути назад для тебя закрыты.
Дрожа всем телом то ли от холода, вдруг охватившего ее тело, то ли от перенапряжения, Микаса с тихим стоном повернулась на бок, утыкаясь носом в быстро вздымающуюся грудь. По мере того как чужое дыхание приходило в норму, ее сознание медленно погружалось в липкую, обволакивающую сонливость. Последним, что она ощутила прежде, чем провалиться в забытие, стало нежное поглаживание шершавой ладони между лопаток.
***
Луч солнца, бьющий в складки занавесок, вынудил Микасу поморщиться и перевернуться на другую сторону. Неловкое движение отдалось вспышкой боли в голове, такой ощутимой, будто в затылок вбили раскаленный гвоздь. Потирая слипшиеся веки пальцами, она приподнялась и оглядела комнату: взгляд зацепился за разбросанную по полу одежду и аккуратно свисающее со спинки кресла черное пальто.
Пальто?
Микасу бросило в жар.
Обрывки прошлой ночи с большой скоростью пронеслись перед глазами; она бесшумно развернулась, испуганным взглядом оглядывая постель, пока взгляд не задержался на все еще спящем капитане.
Очерченные светотенью позвонки и лопатки красиво проступали сквозь кожу, волосы разметались по подушке, одеяло он, по всей видимости, сбросил с себя — тонкая ткань прикрывала только его ноги.
Приподнявшись, она выпуталась из скомканной простыни, и бесшумно встала с кровати, попутно собирая разбросанную по полу одежду.
Трясущимися руками накинула на плечи его измятую рубашку, воровато косясь в сторону кровати, кое-как натянула брюки и устремилась к двери, вздрагивая от скрипа половиц под подошвой ботинок. Она знала, что капитан обязательно взъестся на нее за взятую без спроса рубашку, но успокаивала себя лишь тем, что ей самой надеть было нечего.
В коридоре было прохладно, солнечный свет рассеивал тени, залегшие по углам. Новый день был необычайно ярким, как весной — будто последние двое суток метель не ревела за окном, заметая расчищенные тропинки. Замок просыпался: хлопали двери, с верхних этажей доносился глухой топот, сонные, явно мучающиеся от похмелья кадеты подтягивались к столовой на завтрак.
Однако ее больше мучил не голод, а неприятная липкость на коже и между ног, от которой хотелось тут же избавиться. Микаса свернула в сторону душевых, игнорируя женский голос, окликнувший ее по имени, и, оказавшись в наполненном паром помещении, поспешно стянула с себя одежду. Только сейчас она заметила, как каждое движение отдавалось тянущим саднением в мышцах, как болела кожа в местах, где проступали слабые синяки: вдоль бедер, на шее, плечах.
Тело накалилось от стыда и неловкости так, что казалось, будто ледяная вода, бьющая из душевой лейки, вот-вот зашипит на коже. Пена закручивалась белоснежным вихрем с алыми вкраплениями, ускользая сквозь вмонтированную в пол решетку слива, забирая с собой следы чужих прикосновений и поцелуев, ночи, которую Микаса хотела бы повторить. Улыбка против воли тронула припухшие губы. От мыслей о случившемся ее охватывало непривычное, но приятное чувство уязвимости, принадлежности.
Выжав волосы, она выключила воду и прошла к раковинам, растирая прохладные капли по коже. Натянуть одежду на мокрое тело оказалось невероятно сложно: тонкая ткань рубашки облепила руки и живот, брюки, впитавшие влагу, некрасиво морщились в бедрах. Пригладив влажные пряди так, чтобы скрыть бледную синеву на шее, Аккерман вышла из душевых, направляясь в столовую.
Подавали им все то, что сохранилось со вчерашнего празднества: нетронутые Сашей куски мяса, комковатое, вязкое пюре, все еще аппетитный хлеб с затвердевшими боками. Микаса не знала и не хотела думать о том, кто успел собрать бутылки и подмести пол, помыть посуду и столы — в голове громко шумело от недосыпа. Стоило ей прикрыть веки, как накатывала сильнейшая сонливость, размывая грани между реальностью и наваждением. Последние несколько недель она спала очень мало и плохо, и выпитое вино давало о себе знать, как и то, что последовало за этим. Стыдливый жар вновь прокатился по телу, и она поспешно сделала глоток ледяной воды.
Единственным, кто сохранял бодрость духа из всех присутствующих, был Жан. Микаса помнила, как он пил вместе с остальными, и ее удивило хорошее настроение и самочувствие товарища. Саша угрюмо ковыряла вилкой мясо, рядом сидящий Конни зевал, Армина Микаса не видела среди ребят.
Как и Эрена.
Как и капитана Леви.
Последнего видеть она была совсем не готова. Он все так же оставался старшим по званию, серьёзным, взрослым, о заботе и внимании которого Микаса только и могла мечтать. Но именно капитан, почему-то, не оттолкнул ее в нужный момент.
— О, капитан Леви! — Жан помахал рукой, широко улыбаясь, — с прошедшим вас! Не хотите с нами посидеть?
Микаса кашлянула, почувствовав, как вода попала не в то горло, сжимающие стакан пальцы предательски дрогнули. Ей тут же захотелось испариться. Страшно было видеть его после всего случившегося, а тем более — говорить.
За их столом не оставалось свободного места, кроме края лавочки, на которой расположилась сама Аккерман. С надеждой, что капитан Леви наградит Кирштейна парочкой ночных дежурств за чрезмерную дружелюбность и просто уйдет к офицерскому столу, она аккуратно подвинулась к краю, занимая все пространство. Но он, как оказалось, не собирался отступать: сел рядом с Микасой, слегка отодвигая ее в сторону, отчего их плечи и бедра соприкоснулись.
А затем и вовсе подвинулся так близко, что Микасе едва могла пошевелиться, и незаметно опустил руки под стол. Она краем глаза посмотрела на его совершенно непроницаемое лицо и вновь перевела взгляд на Жана — тот начал оживленно рассказывать о том, как Конни стошнило прямо в коридоре. Стало вновь так жарко, что ей почудилось, будто собственное тело превращается в тающий свечной воск.
Не желая вдаваться в крайне неаппетитные подробности вчерашнего вечера, Аккерман перевела взгляд на свою порцию картофеля, не зная, как вести себя рядом с ним. Капитан невозмутимо потянулся к графину, налил себе воды и вновь опустил руку под стол. А в следующий момент твердые пальцы коснулись ее бедра.
Микаса замерла, испуганно впившись взглядом в тарелку, не находя в себе сил зачерпнуть новую порцию сжатой в руке ложкой.
Ладонь медленно скользнула выше, слегка сжимая ее ногу: тепло прикосновения чувствовалось даже сквозь плотную ткань форменных брюк. Мир неожиданно сузился только до них двоих, до собственной кожи, полыхающей под его пальцами. Дыхание предательски сбивалось: Микаса покосилась в сторону капитана. Воздух сделался плотным, густым, ощутимым кожей. Серые глаза хитро блестели, разглядывая ее лицо, и этот взгляд почему-то отозвался тяжелой пульсацией внизу живота.
Стоило ладони двинуться выше, как Микаса сжала бедра; тихий выдох сорвался с ее губ от ощущения давления на горящую в возбуждении плоть.
— Ты оставила меня без рубашки, — на грани слышимости сказал капитан, поднеся к губам стакан с водой.
Выглядел и вел он себя так, будто ничего не происходило.
— Вы же испортили мою, — прошептала она, сжимая его пальцы между ног, не позволяя двинуться дальше, — у меня не было другого выбора.
Капитан усмехнулся и, сжав ее бедро еще раз, аккуратно убрал руку.
— В следующий раз хотя бы разбуди меня, — спокойно добавил он, разламывая хлеб и протягивая ей небольшой кусочек.
В следующий раз?